Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [85]

Я почти влюбился в красивую девочку Соню, но она отвергла меня.

Лизу, если говорить начистоту, под меня подсунула мать.

Ленка сама меня выбрала, а не я ее.

На фронт надо. На фронт. Там я хоть и буду встроен в новую логику обстоятельств, но буду свободен в логике своих намерений. Они там совпадут.

Лишь бы мне разрешили летать…

А вот летать мне не разрешили.

''Не годен для лётно-подъёмной работы''.

И стук печати на приговоре.

Потребовал объяснений у комиссии, настаивая на том, что я абсолютно здоров, руки-ноги-голова на месте. Интеллект сохранен.

— Вы сможете прямо сейчас управлять самолётом? — спросил военврач первого ранга, сидящий по правую руку от председателя.

— Нет. — Честно ответил — Но любой лётчик осваивает новый тип машины заново. Освою и я. — Настаивал. — Осваивал же раньше.

— Рентген показал у вас странное затемнение между полушариями мозга. — Спокойно, как на лекции, разъяснял мне председатель комиссии диввоенврач Левит. Главный хирург Московского военного округа, как меня заранее предупредили. — А голова орган тёмный, во многом еще неизученный, несмотря на целый исследовательский Институт мозга в нашей академии. Что с вами может произойти в следующую минуту, ни один врач не возьмётся предсказать. Вы можете служить. Даже в действующей армии. Но на земле. Водить сложную технику вам противопоказано. Единственное, что мы можем для вас сделать, уважая ваш статус Героя Советского Союза, это провести ещё одну экспертизу через год. Согласны?

— Согласен, — расстроено отвечаю.

А что еще остается? Академик строго предупреждал не конфликтовать.

— Молодец. Мы не сомневались в том, что вы мужественный человек. И найдете ещё себя в жизни, — улыбнулся диввоенврач, встал и через стол пожал мне руку.

Гулял по аллеям весеннего Сокольничего парка. Жалел себя. Точнее свои рухнувшие надежды стать не хуже Фрейдсона, не посрамить его фамилию, чтобы я мог без стыда носить его Золотую звезду. Опять логика обстоятельств оказалась сильнее логики моих намерений. Эх… ''Апрель, апрель, звенит капель…'' Земля весне радуется, в лесу щепка на щепку лезет, а я разнюнился. Тоже мне офицер-герой.

Взял себя в руки и поехал отвозить бумаги в кадры ВВС.

Но вечером в окружении Когана и наших подруг надрался в лохмуты. Пел с остервенением.

— Чому ж я не сокил, чому ж не летаю… За что ты, боже, у меня крыла отнял… Я б землю покинул и в небо злитав…

И друзья пели вместе со мной. Сочувствовали. Среди лётчиков появились первые дважды герои.

Утром Костикова отпаивала меня какими-то противными микстурами, но похмелье сняла как рукой.

Поцеловал ее руки и сказал.

— Ты добрый доктор похметолог.

— Но только сегодня, — строго сказала военврач Костикова и пригрозила. — Станешь пить — брошу тебя.

Неприятности на этом не кончились. В ВВС сменился командующий. Генерал-полковника Жигарева, который Фрейдсона знал лично еще по Китаю, сменил генерал-лейтенант Новиков, который мою тушку вроде как не знал. Новиков воевал в Ленинграде, но с начала февраля 1942 года исполнял должность первого заместителя Жигарева. Замещал, замещал… и подсидел. Жигарев с понижением в должности был отправлен командовать авиацией Западного фронта.

Получив у полковника Никитина — ответственного за формирование и укомплектование в штабе ВВС Красной армии, направление на продолжение службы в инспекцию ВВС, я пошел жаловаться командующему, напомнив ему, что генерал-полковник Жигарев обещал мне переобучение на штурмана.

— Мне плевать, что там тебе обещал Жигарев, — в раздражении высказал генерал-лейтенант и добавил несколько матерных конструкций. — Нынче командующий я. И будешь ты выполнять приказ, как положено старшему командиру Красной армии. Ясно!

— Ясно, товарищ генерал.

— Ну, давай, что там у тебя? — прочитав направление, Новиков усмехнулся и поправил ладонью свою и так безукоризненную прическу. — Только избавились от Василия Сталина, понимаешь, тот поехал на фронт полком командовать, а заменить некем, чтобы авторитет такой… сразу зримый был. Директоров заводов нагибать. А тут герой под руку подвернулся. Зайди снова к полковнику Никитину и скажи, что я это назначение отменяю.

Душа встрепенулась в надежде, но ее командующий ухватил за крылья и заземлил.

— Я тебя направляю в Баку, принимать американские самолёты. Я помню тебя по войне с белофиннами. Ты хороший разведчик, наблюдательный и памятливый. В общении с союзниками это пригодится.

— Товарищ генерал, зачем мне тёплое место у моря, если у меня только одно желание: фашистов бить. В тылу скучно. Это я в отпуске осознал.

— Место, капитан, это не тёплое, а жаркое. Как по окружающей температуре, так и по отношениям с союзниками. Жестче с ними надо. Ты идеально подходишь. И по воинскому званию, и по наградам, и по партийности. Да и что греха таить — по национальности. Понятно?

— Понятно.

— Ну, раз понятно, то свободен, — напутствовал меня Новиков.

Я развернулся и пошел к дверям кабинета, но был остановлен командующим.

— И это… должность там подполковничья, — подсластил он пилюлю.

Выйдя на улицу, я обогнул здание Народного комиссариата обороны, занимавшее целый городской квартал, и прогулочным шагом вышел с обратной стороны этой громадины к знакомому Бюро пропусков Главного политуправления.