Еврейское счастье военлета Фрейдсона - [45]

Вот туда в парк военврач Костикова принесла мне пакет, который как сказала, привезли в госпиталь с нарочным.

В пакете было приглашение от Президиума Верховного Совета Советского Союза в Кремль на торжественное награждение. Форма одежды предписывалась парадная. И во мне сразу заиграл синдром невесты — где это все взять?

Выручил как всегда Коган.

— Ари, у тебя в Москве комната. Неужто, там нет в шифоньере парадного комплекта формы? Ни за что не поверю.

Крашеная мелом на клею госпитальная ''эмка'' неторопливо переехала мост через Яузу и, вскоре, развернувшись на площади Разгуляй выехала на улицу Радио. О чем не преминул нам сообщить водитель — пожилой старшина, чем-то неуловимо похожий на актера Бабочкина в роли Чапаева. И звали его, кстати, Василий Иванович.

Москва выглядела странно. Неуютно. Высокие двухметровые сугробы перемежались с не менее высокими баррикадами, посередине которых был оставлен проезд для транспорта между рядами сваренных из обрезков рельсов ''ежей''.

У моста и на площади тянулись вверх тонкие стволы малокалиберных зениток, около которых копошились молодые девчата в серых шинелях. Зенитки были обложены по кругу мешками с песком.

Пропустили на перекрестке десятка три молоденьких девчат в военной форме, которые несли к месту его запуска в небо, придерживая, чтобы не улетел, серо-серебристый аэростат заграждения, похожий на толстую рыбу. Сбоку от них вышагивал командир — слегка хромающий и опирающийся на толстую самодельную трость. Девки все от мороза румяные казались красавицами в самом цветении юности.

— Повезло мужику, — ухмыльнулся Василий Иванович, когда они прошли перекресток и освободили нам путь. — В цветнике-малиннике служит.

— Кто-то же должен и тут служить. Почему не он? — философски отозвался Коган.

Все окна в домах крест-накрест заклеены полосками белой бумаги.

Прохожих было мало. А вот очередей у магазинов, хлебных и керосиновых лавок много. Длинных. Большинство в очередях женщины.

У большого магазина ''Гастроном'' на Разгуляе очередей не было совсем. Зато стоял на входе швейцар в золотых галунах, как в ресторане.

— Коммерческий, — кратко ответил на мой вопрос Василий Иванович. — Тут карточки не отоваривают, а цены непмановские. Водка почти как на барахолке стоит. Зато есть почти всегда.

Вроде немного проехали, а навстречу попалось по очереди пять пеших и три конных патруля. Конные патрульные отличались белыми полушубками, белыми же барашковыми финскими шапками и автоматами поперек груди. Пешие ходили в шинелях, суконных ушанках, валенках и отличались очень длинными винтовками, что казалось, они своими игольчатыми штыками вот-вот заденут провода.

— В полушубках катается конвойный эскадрон НКВД, который в Лефортово расположен. А пёхом патрули с истребительного батальона народного ополчения, — пояснил нам водитель. — Чем их только не вооружают. Эти получили со складов длительного хранения французские винтовки с империалистической войны хранящиеся. Вроде приехали, товарищ старший политрук.

— Точно, — подтвердил Коган, сверив номер большого шестиэтажного дома серого кирпича со своей шпаргалкой. — Давай в арку, во двор заезжай и направо. Нам первый подъезд нужен.

Заехали во двор. Подкатили к первому подъезду.

Точнее к тому, что осталось от первого подъезда. Первые полтора подъезда как обрубило. Видны были внутренности остатков квартир. И в этом было что-то неприличное, как будто подглядываю я за интимной жизнью своих соседей. На третьем этаже раскачиваясь, скрипела детская коляска, висевшая ручкой на торчащей балке. Модная коляска: низкая со спицованными колесами на резиновом ходу, металлическая, окрашенная как автомобиль в голубой лак. С коляски ветер колыхал зацепившуюся за нее розовую пелёнку. Первый и второй этаж были завалены обломками кирпича и ломаным деревом перекрытий, остатками чьей-то мебели. На всем лежал толстый слой неубранного снега. Только проезжая часть была кое-как расчищена.

— Килограмм двести пятьдесят бомбочка прилетела, — прикинул шофёр.

— Сапожник без сапог, — без улыбки, грустно сказал Коган и посмотрел на меня сочувственно.

— Я так понял, что я больше не москвич? — спросил я.

— Почему это? — переспросил меня Саша.

— Дома нет. Жить негде. Вот так вот: не жил богато, не хрен начинать.

— Прописка осталась, — подсказал водитель. — Надо у домоуправа справку взять. И выписку из домовой книги и о том, что вы жертва фашистской бомбежки. Вам по ней другую комнату дадут. В Моссовете. Не обязательно, что таком же хорошем доме. Но попытаться стоит. Думаю, герою не откажут.

— Пошли искать домоуправа, — сказал мне Коган, открывая дверцу и впуская в автомобиль холодный воздух. — А ты, Василий Иванович, нас с улицы у арки подожди.

Домоуправа нашли быстро в холодном полуподвальном помещении в середине дома, который обнимал уютный двор буквой ''П'', как бы раньше сказали ''покоем''.

Типичный канцелярский кабинет, скупо освещенный стеклянной керосиновой лампой в стиле модерн под вычурным стеклянным же абажуром. Про такие вещи говорят: остатки былой роскоши. Мягкий свет несколько скрывал общую обшарпанность помещения. Два письменных стола составленных у высокого расположенного окна в световом колодце и пара шкафов. Пустая вешалка у двери. Небольшой портрет Сталина на стене. Что удивительно не фотография, а картина маслом.