Еврей Петра Великого - [52]

Он закрыл сундук и с улыбкою, бормоча что-то себе под нос, прошелся по комнате. В нем словно бы раскручивалась огромная мощная пружина, и все его движения подчинялись этой неостановимой пружинной силе: от дочкиной двери мимо зеркала, мимо сундука, и вот эта проходка по комнате, и Бог знает, на сколько еще рассчитан завод… С развивом накинув плащ, Лакоста повернулся на каблуках и вышел из дома.

Дивьер, настоящий друг, еще вчера помог ему всем, что было в его силах: назвал имя кавалера Рене Лемора, начертил планчик с указанием дома кавалера, и как к нему пройти. Вкладывая свернутый в аккуратную трубочку планчик в руку Лакосты, Дивьер сказал негромко, но с нажимом:

— Дуэли запрещены государем под страхом смертной казни обеих сторон. Кроме того, кавалер Лемор лучше тебя владеет оружием: он учился, ты — нет… Хороший вариант — утопить его в реке, и концы в воду.

— Я попробую… — хрипло сказал Лакоста. — Но, Антуан, как его выманить из дома к реке?

— Это один из вариантов, — терпеливо наклонил голову Дивьер. — Другой: подстереги его перед хутором Еловый Шалаш, по московской дороге. Действуй дубинкой или палкой с железной шишкой на цепочке, как простой грабитель. Остальное сделают волки.

Просить Дивьера о чем-то большем, чем дружеский совет, Лакоста не собирался. Придерживая хлопающий на сыром ветру плащ, он отправился к Вытащи.

Вытащи жил на берегу Куликова болота, в просторной чистой избе. В красном углу, под образом, под ровно светящейся лампадкой, покачивался на веревочке пучок душистых засушенных трав. Озадаченно глядя на нежданного гостя, Вытащи пригладил стриженные в скобку волосы, а потом вежливо почесал грудь.

— Заходи, что ль… — сойдя наконец с порога, сказал Вытащи. — Садись вот.

— Я по делу, — не садясь, сказал Лакоста. — Ты мне можешь помочь? Помочь — можешь?

— Помочь? — возвышаясь над гостем, переспросил Вытащи. Его никто и никогда не просил о помощи, и он был озадачен и приятно встревожен. — А что ж… Как помочь-то?

— А вот, — коротко объяснил Лакоста. — Мы сейчас пойдем к одному человеку, и ты ему скажешь: «Шут Лакоста вызывает тебя на дуэль». Запомнишь? «На дуэль».

— Драться, что ли, с ним хочешь? — посветлел Вытащи. — Да ты мне только скажи — кто, я ему голову оторву! Я тебе помогу!

— Нет! — отвел Лакоста. — Я сам должен. Спасибо тебе.

— А он — что? — спросил Вытащи. — Обидел тебя, или как? — В этом чистом доме голос его звучал участливо и тревожно.

Лакоста подошел к столу, сел, покусал губы.

— Он дочку мою… испортил… — сказал Лакоста.

— Чего сидишь-то? — надвинулся Вытащи. — Пошли тогда!

Лакоста, горбясь напряженно и поглядывая исподлобья по сторонам и в оконце, за которым чугунными пластами катилась Нева, ждал в сыром углу кабака, в пяти минутах хода от дома, где квартировал кавалер Рене Лемор. Ждать пришлось недолго: швырнув дверь, Вытащи ввалился в помещение.

— Эй, кто там! Казенки штоф! — приказал Вытащи, обнаружив Лакосту в его углу.

Лакоста, сплетя над столешницей ладони, вертя большими пальцами, вопросительно глядел. Вытащи сел, громыхнув лавкой.

— Так что он передал, — строго сказал Вытащи: — Дворянин с шутом драться на дуэли никак не может. Нельзя.

— А еще что? — расплетя руки, Лакоста дотронулся до плеча Вытащи. — Ну, вспомни!

— А я помню, — наклонил голову Вытащи. — Он сказал: «Шута надо учить не шпагой, а палкой».

— Хорошо, — удовлетворенно пожевал губами Лакоста. — Я так и думал…

— Давай выпьем, — сказал Вытащи, наливая. — Это и меня, значит, палкой? Да об меня палка обломится!

— Я так и думал… — улыбаясь, повторил Лакоста. — Шута — палкой, а благородного кавалера можно учить палашом.

— Кнут всех подряд одинаково дерет! — со знанием дела заметил Вытащи. — Главное, чтоб хвост не размок; тогда хорошо.

— Шут — не человек, — продолжал Лакоста. — Шут — жаба, мразь. Шута — палкой! А чадо его — это для лакомки сласть особая, с пряностями… Вот ты — тебя ведь Степаном зовут?

— Степаном звали Медведем, — степенно подтвердил Вытащи.

— У тебя, Степан, семья есть? Дети?

— Не дал Господь, — просто объяснил Вытащи. — Поломойка ходит, чистая женчина.

Они выпили, захрустели крупно нарезанным луком.

— Ты хлеб-то бери! — посоветовал Вытащи. — Солью вот посыпь и ешь.

— Я к тебе пришел, просить тебя, — откусывая от ломтя, сказал Лакоста, — потому что мы, в сущности, одинаково несчастные люди. Ну, я, в придачу, еще и жид. Зато ты — кнутмейстер. Но, прежде всего, мы с тобой — шуты!

— А что, в жидовской земле или в какой другой шуту лучше? — с надеждой спросил Вытащи. — Я так думаю, что везде одинаково; такое дело.

— Что это значит — шут? — не слушая, продолжал свое Лакоста. — На службе ты — шут, а дома? Вон я у тебя дома был, разве ты в своей избе — шут? Или мы с тобой, Степан, только наполовину шуты? А нас все презирают, всякий час, всякую минуту, и смеются не над шутками нашими — над нами самими!

— Смеются, — признал Вытащи. — Плевал я на это… — И, смачно сплюнув на пол, растер плевок огромной ногой.

— Наливай! — сказал Лакоста. — Вот ты скажи мне, скажи мне, Степан, ты чувствовал когда-нибудь, что люди на тебя смотрят, как на зверя какого? Тебе это как: неприятно, тошно?