Евреи - [13]

Шлойма медленно повернул назад. Опять потянулась жалкая улица с домами, теперь еще более жалкими, и в открытые ворота их пугливо смотрели пустыри больших дворов. Оба молчали, не зная, что сказать друг другу.

Тень, стоявшая у ворот дома, где жил Шлойма, внезапно пропала, когда они подошли. Нахман похолодел и, стараясь не выдать своею внимания и волнения, тихо произнес:

– У меня, Шлойма, не выходит из головы судьба Неси. Наверное ли она пропадет?

– Как эта ночь, – устало ответил Шлойма, входя в свою квартиру. – Теперь, Нахман, – прибавил он, – нужно было бы поговорить о твоем деле. Но, кажется, уже поздно. Иди спокойно домой. Этого человека я пришлю к тебе. Ты не побоишься ходить по нашим улицам?

– Нет, отчего же, – улыбаясь, ответил Нахман. – У меня крепкие руки…

– Так, спокойной ночи! Я очень рад. Сказать правду, ты мне и в первый раз понравился. Что-то хорошее есть в тебе, и мне кое-кого напоминает. Я был недурным парнем в молодости. Спокойной ночи!

– Прощайте, – серьезно ответил Нахман, и долго стоял у дверей, в которых скрылся Шлойма.

– Ну, что же, – задумчиво произнес он, – нужно идти. Славный старик.

Когда он подошел к воротам, ему опять показалось, что промелькнула тень. Он остановился, страшно внимательный, умоляя кого-то добрыми словами, чтобы он не ошибся.

– Это вы, Нахман? – раздался вдруг тихий, знакомый голос; и этот голос показался ему теперь столь нужным, что он готов был закричать от счастья.

Она стояла у ворот и, как прикованная, не двигалась. Он подошел к ней ближе, и все, что было у него тяжелого в душе, стало отлетать и, как ненужное, сгинуло.

– Я знал, что вы будете ждать меня, – хотелось ему сказать, но вместо этого он с деланным равнодушием произнес:

– Да, я, Неси, – вам нужно что-нибудь?

– Вы видите город, Нахман?

– Я вижу, – вдруг разочарованный, ответил он.

– Он горит, как солнце. Посмотрите на огни. Мне кажется, там пляшут.

– В городе еще не спят, – равнодушно поддержал он.

– Там пляшут, – уверенно вытворила Неси, повернувшись лицом к городу, – и мне хочется плакать от злости, что я родилась здесь, а не там.

– Где там? – удивился Нахман, оглядывая ее.

– В городе, в городе.

Они замолчали и долго смотрели на прыгавший, переливавшийся вдали свет.

– Каждую ночь, – вдруг произнесла Неси, – я стою здесь и стерегу огни. И с каждым днем я чувствую, как руки мои становятся длиннее. Я скоро достану их.

– О чем вы говорите? – заволновался Нахман.

– Спокойной ночи, – холодно ответила Неси.

Он с состраданием взглянул на нее, и теперь она с своими застывшими глазами, как после слез большими, на миг показалась ему самой судьбой этой окраины.

– Спокойной ночи, Неси, – печально ответил он.

Он пошел от нее не оглядываясь, и мрачные, безутешные мысли победительно овладели им. Окраина как будто близко подошла к нему, – и он понял ее душу. Точно одно слово горело над каждым домом, и это слово было мольба о пощаде, о помощи. Они уже не лезли назойливо в глаза своей неопрятностью, своими безмолвными пустырями, своими ничтожными строениями, а все вместе, точно сговорились, твердили одно: милосердия, милосердия. И Нахман, охваченный своим волнением, с злым негодованием смотрел на пляшущие впереди его огни веселого города.

– В этом городе, – вспомнились ему слова Натана, – есть столько богатств, что мне становится стыдно за людей, которые ничего не придумали против страданий.

Дома стали вырастать. Они выползали на глазах из земли, двухэтажные, трехэтажные, и ворота их были наглухо закрыты. Задребезжали дрожки по неровным мостовым. Чувствовалась близость города и культуры… Огни пропали, скрывшись за высокими зданиями. Нахман продвигался среди наступающей тьмы. Прямо напротив, упираясь в небо, выплыла четырехугольная башня городских часов, а из прилегавших улиц уже несся шум от движения базарных торговцев. Сзади, торопя лошадей, кричали зеленщики.

Бледнела ночь.

– Как нужно жить? – спрашивал себя Нахман, не будучи в силах оторваться от своих дум. – Как, как?

Городские часы пробили три раза. Он ускорил шаги. Рынки просыпались.

4

Собственность! Какая могучая власть лежит в этом слове. Вооруженная всеми злыми силами, корыстью, жадностью, завистью, ложью, неправдой, в одной маске победительницы жизни, – она умеет привлечь и покорить человека. Она прокрадывается и овладевает душой незаметно. Она лепечет первыми милыми словами о счастье и свободе и умоляет предаться ей. Она обещает власть, парение. Она не кричит, не требует человека, и побеждает без насмешки, серьезная, упорная, – не давая ни одной минуты чувствовать тисков, из которых не выпустить. Неотразимая, – она единая царица мира.

Прошло две недели после посещения Нахманом Шлоймы, – и теперь он уже стоял в ряду с компаньоном Даниэлем подле двух корзин с товаром и громким голосом подзывал покупателей. Новая, полная особенного интереса, жизнь началась для него. На рассвете приходил Даниэль, высокий, больной человек с фигурой цапли, и оба, подхватив большую корзину с товаром, отправлялись в путь. Темные, пустые улицы окраины оживали в его воображении, и все некрасивое, мрачное в них пропадало в блеске его радости. Теперь он не чувствовал себя под гнетом, рабом чужой воли. Шел хозяин с товаром, который будет продан, вновь куплен, вновь продан… Шел хозяин за деньгами, которые дадут еще большую свободу, еще большую уверенность. И вся утренняя сутолока казалась радостным усилием к счастью, стоявшему вблизи, на шаг от каждого. Он шел упоенный и, как безумец, не видел муки в этой сутолоке, не чувствовал трепетания чужой души.