Евпатий Коловрат - [30]

Когда Олег вскочил на ноги, его плотно обступили вражеские всадники. Удалой князь понял, что настал его последний час, и посмотрел в ту сторону, где лежала милая сердцу Рязань. Но ни один татарин не набросился на него. Сдерживая коней, они опустили окровавленные сабли.

Настала тишина, нарушаемая дыханием коней и лязгом удил.

В этой тишине различал Олег затихающий клич русских воинов. В тоске он рванулся в ту сторону. Дорогу ему заступили несколько всадников, соскочивших с коней на землю.

Вперед протиснулся безбородый, с широким и плоским, как блин, лицом толмач и ломанным языком сказал:

— Кинязь! Тибе жидеть великий хан и повьелитель мира Батый.

Опустив голову, Олег двинулся в ту сторону, куда показывала рука толмача.

Батый ждал Олега на высоком берегу Рановы.

Бой затихал, и около хана юркие и неслышные рабы мгновенно раскинули легкий шатер, увенчав его ханским бунчуком. В мгновение ока в шатре выросла гора разноцветных подушек, и у того места, где должен был воссесть хан, загорелись жаркие светильники.

Батый сошел с коня и ступил на ковер, ведущий к пологу шатра.

В это время к нему подвели Олега. Он остановился в нескольких шагах от хана.

Подняв голову, увидел Олег Красный хана в парчовом кафтане и в белоснежном тюрбане с кровавым глазом крупного, как голубиное яйцо, самоцвета во лбу. У него мелькнула мысль бросится на Батыя, задушить его и погибнуть вместе с ним под ударами ханских телохранителей. Он повел глазами по сторонам, и вдруг что-то толкнуло его сердце: Олег увидел обращенные на него женские глаза.

Олег смахнул со лба повисшую прядь волос и еще раз посмотрел в ту же сторону.

Да, то были глаза женщины, которую он запомнил с того самого августовского дня в далекой Рязани, когда яблоками и медом насыщен был воздух родного края.

Олег повернулся в сторону жены-чародейницы, и она сделала к нему один шаг.

Одетая в воинские доспехи, с короткой саблей у пояса, чародейница подняла на князя взгляд.

Но вдруг Батый коротко сказал:

— Остановись!

Звук ханского голоса достиг ушей Олега. В том голосе было приказание, окрик, чего никогда не приходилось слышать непокорному князю.

Он замер, полуобернувшись в сторону чародейницы, потом поднял голову. Над ним низко висело серое небо родины, оно напомнило ему о позоре, о поражении и бесславии.

Гнев вспыхнул в соколиных очах Олега Красного. Он повернулся к Батыю и прямо взглянул в его глаза.

Хан первый отвел взгляд в сторону и быстро-быстро заговорил склонившемуся перед ним толмачу:

— Скажи этому русскому батыру — хан даст ему свободу, окружит его почетом, и старые мурзы моей орды склонят перед ним головы. Он храбр и силен. Сильными управляется мир, и я хочу иметь его около себя.

Бросив взгляд на чародейницу, которая не спускала глаз с лица Олега, Батый прибавил:

— Я дам ему двадцать жен и среди них вечернюю звезду, что сверкает на небе моего необозримого ханства, прекрасную Сахет…

Толмач передал Олегу слова хана.

Тот выслушал и ничего не сказал в ответ.

Снова заговорил Батый:

— Я отрублю всем русским князьям головы и огнем пройдусь по всей вашей земле. Ныне вы видели мою силу. Против моих верных воинов не устоит никто в мире. Пусть смирится молодой русский батыр и очистится огнем нашей веры. Я дам ему полк и поставлю по правую свою руку.

Не успел толмач передать слова Батыя, как Олег сделал шаг вперед.

Лицо его стало вдруг светло, и на губах появилась улыбка. Забрызганный кровью, без шлема, в пробитой кольчуге, с плащом, изорванным ударами многих стрел и висящим на одном плече, Олег казался соколом, которого затравили вороны.

Он повел бровью в сторону толмача и заговорил, прямо глядя в лицо хана:

— Возьми назад свои хвастливые речи, хан! Ты побил рязанских князей, но еще не покорил их и не сделал своими рабами. Русская земля встанет, и тогда не сдобровать твоим ордам!

— Что он говорит? Ты плохо слышишь! — крикнул Батый толмачу.

Прекрасная Сахет схватилась рукой за край плаща Олега, и ужас появился в ее темных глазах.

— Это я говорю тебе — князь на Переяславле-Рязанском! Никогда русские князья не служили поганым!

И звучно плюнул в лицо Батыю.

Все дальнейшие произошло в течение одной минуты. Батый гневно выкрикнул какое-то слово, несколько его телохранителей — темных великанов с узкими, заплывшими глазами — схватили Олега за Руки, поставили на грязный снег, потом один из них за волосы оттянул голову князя назад и взмахнул кривой саблей.

Смерть княгини Евпраксии

Долги одинокие дни, а еще дольше осенние темные ночи!

С того времени, как ушел с войском Федор, не было минуты, когда отпустила бы печаль-тоска сердце Евпраксии, и редкую ночь не орошало княгиня горькими слезами пуховой подушки.

Одна была ей утеха — маленький сын Иван-Всеволод. Склоняясь над его колыбелькой, поверяла молодая княгиня свои думы несмысленку-сыну, обращаясь к далекому Федору.

Белолицый и голубоглазый мальчик улыбался матери и тянул руки к ее заплетенным на две косам. И плакала княгиня и улыбалась, любуясь сыном.

В ту осень долго стояли ясные, золотые дни. В солнечной тишине расцветали на лугах васильки и мышиный горошек. Опушки тонко пахли мятой и чебрецом.