Эволюция, Революция и идеалы Анархизма - [34]

Эти неудачи не должны насъ смущать; послѣдовательно повторяясь, онѣ указываютъ на непреодолимое стремленіе соціальной воли. Ни насмѣшки, ни неудачи не могутъ заставить отказаться отъ такихъ попытокъ. Съ другой стороны у всѣхъ на глазахъ примѣръ «кооперативовъ» и другихъ потребительныхъ обществъ, которыя также вначалѣ встрѣчали затрудненія, а теперь въ большинствѣ случаевъ они достигли цвѣтущаго состоянія. Безъ сомнѣнія, большинство такихъ ассоціацій получили очень дурное направленіе, въ особенности наиболѣе процвѣтающія, въ томъ смыслѣ, что достигнутое благополучіе и желаніе увеличить прибыль разжигаютъ корыстолюбіе у членовъ кооперацій или, по меньшей мѣрѣ, охлаждаютъ революціонный пылъ молодости. Это наиболѣе угрожающая опасность, такъ какъ человѣческая природа склонна пользоваться малѣйшимъ поводомъ, чтобы избѣжать борьбы, сопряженной съ рискомъ. Легко уйти въ свое «доброе дѣло», избѣгая вмѣстѣ съ тѣмъ тревогъ и опасностей, сопряженныхъ съ преданностью революціонному дѣлу во всей его широтѣ. Говорятъ себѣ, что важнѣе всего способствовать успѣху предпріятія, съ которымъ связана коллективная честь столькихъ товарищей, и понемногу вовлекаются въ мелкую практику обыкновенной торговли. Имѣя вначалѣ твердое намѣреніе преобразовать міръ, они невольно превращаются въ простыхъ лавочниковъ.

Тѣмъ не менѣе, серьезные и искренніе анархисты могутъ многому научиться у такихъ кооперативныхъ союзовъ, во множествѣ возникающихъ повсюду, которые соединяются одни съ другими, образуя все болѣе растущій организмъ, захватывающій самыя разнообразныя области: промышленность, транспортъ, земледѣліе, науки, искусства, развлеченія; они стремятся даже образовать организмъ, охватывающій производство, потребленіе и ритмъ эстетической жизни. Научная практика взаимопомощи распространяется и облегчается, остается только придать ей ея истинный смыслъ и нравственное значеніе, упростивъ всякій обмѣнъ услугъ, сохранивъ только простую статистику производства и потребленія вмѣсто всѣхъ этихъ толстыхъ книгъ съ «приходомъ» и «расходомъ», сдѣлавшихся совершенно безполезными.

И такой коренной переворотъ не только близокъ къ осуществленію, но мѣстами уже и осуществляется. Однако совершенно излишне приводить примѣры попытокъ, какъ кажется, все болѣе и болѣе приближающихъ насъ къ нашему идеалу, такъ какъ ихъ шансы на успѣхъ могутъ возрастать только при условіи молчанія и если шумъ рекламы не смущаетъ ихъ скромнаго начала. Вспомните исторію небольшого общества друзей, извѣстнаго подъ именемъ «Монтрейльской коммуны». Маляры, столяры, садовники, экономки, учительницы, соединились съ цѣлью работать только другъ для друга, не давая никакихъ прямыхъ расписокъ и не спрашивая совѣта ни у сборщиковъ податей, ни у сельскихъ нотаріусовъ. Кому нужны были столы или стулья, тотъ бралъ ихъ у своего товарища, который ихъ дѣлалъ; у кого домъ требовалъ окраски, — увѣдомлялъ объ этомъ товарища, и тотъ на слѣдующій же день приходилъ съ кистью и ведромъ съ краской. Въ хорошую погоду гражданки развѣшивали для просушки хорошее чистое бѣлье или ради прогулки отправлялись за свѣжими овощами къ товарищу садовнику, и ежедневно мальчуганы учились грамотѣ у учительницъ, членовъ общества. Это было слишкомъ хорошо! Подобный скандалъ надо было прекратить. Кстати, «анархистское покушеніе» испугало буржуазію и у министра, жалкое имя котораго напоминаетъ намъ о «преступныхъ сообществахъ», явилась мысль предложить консерваторамъ, пользуясь благопріятнымъ случаемъ, издать декретъ о массовыхъ арестахъ и обыскахъ. Смѣлые коммунары Монтрейля подошли подъ этотъ декретъ, и наиболѣе виновные, т. е. самые лучшіе, подверглись всѣмъ испытаніямъ, такъ называемаго, секретнаго предписанія.

Такъ была убита маленькая грозная коммуна; но не бойтесь, она оживетъ!

X.

Мнѣ вспоминается, какъ если бы я еще теперь переживалъ тотъ мучительный часъ моей жизни, когда горечь неудачи смягчалась нѣсколько глубокой мистической, почти безсознательной радостью при мысли, что я поступалъ, слѣдуя голосу сердца и по собственной волѣ, что я былъ самимъ собой, — наперекоръ людямъ и судьбѣ. Съ того времени прошло уже треть вѣка.

Парижская коммуна сражалась съ версальскими войсками; батальонъ, въ которомъ я былъ, попался въ плѣнъ на Шантильонской возвышенности. Это было утромъ; насъ окружалъ кордонъ; солдаты и офицеры, прохаживаясь мимо насъ, насмѣхались и даже оскорбляли насъ: одинъ изъ нихъ, сдѣлавшійся позже безъ сомнѣнія однимъ изъ говоруновъ собранія, ораторствовалъ о безуміи парижанъ; мы были слишкомъ удручены, чтобы слушать его. Другой изъ нихъ, наиболѣе поразившій меня, былъ человѣкъ неразговорчивый, съ угрюмымъ видомъ и фигурой аскета, вѣроятно, деревенскій дворянчикъ, воспитанный іезуитами. Онъ медленно прохаживался по крутому краю плато и его мрачный силуетъ ложился черною тѣнью на свѣтломъ фонѣ Парижа. Лучи восходящаго солнца бросали золотые снопы свѣта на дома и куполы церквей: никогда прекрасный городъ, городъ революціи, не казался мнѣ такимъ прекраснымъ! «Видите, вотъ вашъ Парижъ!» сказалъ этотъ мрачный человѣкъ, указывая своей саблей на ослѣпительную картину; «знайте же, отъ него не останется камня на камнѣ!»