Эвкалипт - [37]

18 FOECUNDA [39]

После многих приключений, пройдя множество дорог, миновав множество городов, сел и лесов, в самом начале лета усталый путник добрался наконец до имения Холленда. Он был бдителен и увертлив — такого к стенке не припрешь — и много к чему равнодушен. Болезнь приучила путника к задумчивости. В противном случае его, чего доброго, сочли бы легкомысленным ветропрахом.

Эллен вступила под сень дерев и прошлась между темными стволами вдоль реки, в пределах видимости дороги.

Ощущение было такое, словно дрейфуешь себе по течению, вроде как на рыбалке.

На краткое мгновение девушка задержалась у недвижной заводи под мостом — и тут раздался негромкий свист. Вместо того чтобы враждебно проигнорировать вольность, как в городе, девушка обернулась.

— О, да ты еще здесь… А я думала, ты давно покинул здешние края.

— Здешние края, — эхом повторил незнакомец. Стоял он более-менее лицом к девушке. — К слову сказать, чего ты поделываешь-то?

— За отцом приглядываю.

— А за ним надо приглядывать?

— Может, и нет.

— Наверное, порою так вот сразу и не поймешь. — Незнакомец скрестил руки на груди, но не то чтобы грубо.

«Он — мой отец, — хотелось сказать ей. — А ты его вообще не знаешь».

— Как насчет яблочка?

Искушению разделить трапезу, равно как и искушению гладкой, сферической объемности, наглядно демонстрирующей изъятое количество, противиться невозможно. Эллен потянулась к яблоку; при этом рукав ее скользнул назад, оголяя предплечье.

— Вчера из дома я видела кого-то очень на тебя похожего.

Но тот уже по-мужски куснул яблоко и потому только кивнул. Челюсти его работали вовсю: ни дать ни взять конь, подумала про себя Эллен. Как бы то ни было, они шли себе сквозь строй разнообразных деревьев в дальний конец длинного загона.

— А сколько здесь всего эвкалиптов, как ты думаешь?

— Сдается мне, даже отец уже со счета сбился. Вообще-то он их все в книжицу записал.

— Их тут, небось, сотни и сотни.

Они вышли к купе неопределенного вида кустов, что в естественных условиях растут на песчаной полосе в южной части австралийского континента.

— Где-то здесь. — Эллен развернулась лицом к дому. — Я подумала, это был ты… вот здесь где-то.

— Из всех эвкалиптов малли меня вот нисколечко не трогают. Они словно бы никак не могут решиться, какое направление выбрать.

Незнакомец хитро, заговорщицки подмигнул, чего на данной стадии Эллен принять ну никак не могла.

— А тебя малли разве не оставляют равнодушной? Ты разве не предпочтешь добрый старый крепкий эвкалипт, ну, вроде как на календарях рисуют? — с надеждой осведомился он.

— Меня они вообще не интересуют — никакие! Менее интересной темы девушка и представить себе не могла. Единственными гостями в усадьбе бывали мужчины, желающие угодить ее отцу, и все они щеголяли своими дурацкими пространными познаниями о деревьях. Само слово «эвкалипт» — многие поручились бы, что слова красивее в целом мире нет! — для Эллен стало словом невыносимым, более того — источником неприятностей. Любой, кто вступал в мир эвкалиптов, возвращался как бы умалившись, с ограниченным кругозором — так считала она. А теперь вот и незнакомец, что стоял рядом с нею, теребя листок, — наверняка и он такой же. И хотя видового названия он вообще-то не назвал — к слову сказать, то был узколиственный малли (он же эвкалипт плодоносный, Е.foecunda), — молодой человек явно его знал, ибо он скользнул по кусту взглядом и откашлялся.

Жил-был один итальянец (сообщил незнакомец), торговал в Карлтоне фруктами.

Этот человек (продолжал рассказчик) первым в Мельбурне назвал себя ФРУТОЛОГОМ — а ты не задумывалась, откуда вообще взялось это слово? — более того, заказал соответствующую вывеску зелеными буквами. Фрукты его были — первый сорт. Жил он прямо над лавкой. Родители у него умерли. А еще он был горбун. Не то чтобы совсем калека, но достаточно, чтобы губы его малость скривились на сторону. Все в нем души не чаяли. С женщинами он был — сама внимательность. Они же, в свою очередь, не позволяли слова дурного сказать ни о нем, ни о его фруктах, хотя при любом намеке на брак качали головами и разражались смехом.

Его лавка в Карлтоне славилась выставками фруктов. Каждое воскресенье фрутолог составлял свои композиции — с величайшим терпением и искусством, за плотно закрытыми ставнями. В чем, в чем, а в оттенках и формах у него недостатка не было.

Традиционные пирамиды из яблок и тому подобное фрутолог отмел сразу как пошлую безвкусицу. Вместо того он выкладывал подробные карты Италии из зеленых и желтых перцев или штат Квинсленд — в честь сезона манго. Запомнились также национальные флаги, футбол, разумеется, несколько вариантов часов и мотоциклист. По мере того как искусство фру-то лога росло, он все чаще обращался к фруктовым скульптурам: здесь было и Рождество Христово, и Айерс-Рок[40] из тасманийских яблок, и антивоенные сцены с использованием мускусных дынь, аноны и ананасов.

Это его хобби, к слову сказать, и бизнесу весьма способствовало. «Ну, что вы для нас на этой неделе выдумали?» — спрашивали люди.

Заботливая внимательность, что горбун щедро изливал на свои витрины, поначалу цель преследовала вполне себе скромную: рассеять ту характерную атмосферу запустения, «что воцаряется в англосаксонских городах по воскресеньям»