Евангелие от Соловьева - [46]

Пришли. Скверик, расчищенные дорожки, пара скамеечек, изумленные лица охранников ближайшего ресторана. Нечасто им приходится наблюдать толпу, в параллель с которой движется эскорт машин с флажками на номерах. Поинтересоваться, что происходит, ни у кого из них желания не оказалось.

Толстяк протянул газету. Поблагодарив, я уселся на нее и приготовился слушать.

— Излагайте.

— Мне надо похудеть.

— Зачем?

— Ну это очень личное. Я полюбил одну женщину, она ждет от меня ребенка. Я с таким весом не жилец, а мне вдруг страшно захотелось увидеть, как ребенок будет расти! Надеюсь, вы меня понимаете?

— Понимаю. А почему именно я? Есть диеты, лекарства, клиники...

— Я перепробовал все. Могу сам написать книгу. Ничего не помогает.

Я задумался и затих. Мне было жалко толстяка, но в то же время я четко осознал, что помочь всем вокруг не смогу. Единой мыслью не обойдешься. Не хватает какого-то непреложного условия. Давайте посчитаем...

Думать необходимо в высшей степени конкретно. Попытаться увидеть или почувствовать человека, которому хочешь помочь, проникнуться им — это требует времени. Ну, скажем, минуту на человека. С учетом входа-выхода, скажем, две. Умножаем пять миллиардов на две минуты, получаем десять миллиардов минут. Ну, не будем выходить за рамки собственной юрисдикции и займемся только Россией. Сто пятьдесят миллионов — да на две минуты... Триста миллионов минут, или пять миллионов часов, или двести восемь тысяч триста тридцать три и тридцать три сотых дня, или почти пятьсот семьдесят один год. И ведь при этом россияне будут размножаться. Конечно, естественная убыль населения...

Хорошо... Допустим, помощь каждому займет две минуты. А сколько времени продлится судебное разбирательство прегрешений? Может, время остановится?.. Или что-нибудь еще, столь же трогательно ненаучное... Но даже если предположить, что я смогу нереально ускориться, если начну мыслить со сверхсветовыми скоростями — забудем ограничения Эйнштейна, — то гражданам предстоит выстраиваться в очередь еще лет пятьсот... Поневоле задумаешься о справедливости соображений кремлевских деятелей относительно длительности процедуры Страшного суда.

Повезло найти работенку на пару тысячелетий! Оно и неплохо. Сколько же прекрасных ночей с Эльгой!..

— Владимир, если надо заплатить, вы скажите! Мое молчание было воспринято толстяком по-своему. Я не обиделся, а огорчился.

Посмотрел толстяку прямо в глаза и спросил:

— Вы в Бога верите?

— Да, наверное, хотя в церковь хожу нечасто. Вернее, редко.

— Я вас не для галочки спрашиваю. Загляните в себя, вы в Бога верите? Если да, то я вам смогу помочь, а если нет, вы не по адресу.

Толстяк задумался, тяжело вздохнул и ответил:

— Не знаю... Врать не могу... Но я очень люблю ее и ребенка, которого она скоро родит, и очень хочу поверить...

— Похудеете. Все будет хорошо. Идите к ним. Толстяк побрел в сторону водителя, было видно,

что он сконфужен. Продолжая идти, он принялся поддергивать спускавшиеся брюки. Потом почувствовал, как обвисла одежда. Под дубленкой образовалось слишком много пространства.

К машине он подошел совсем другим человеком, щеки уплотнились, второй подбородок исчез, появились скулы и даже намек на шею.

Он повернулся в мою сторону и крикнул:

— Спасибо!

Продолжать в таком темпе невозможно: скорость сотворения чудес ни за что не превзойдет скорости роста толпы страждущих. А я превращусь в действующий мемориал себе — «Владимир, творящий чудеса». Пройдохи начнут торговать местами в очереди, а проживающие рядом москвичи завалят мэрию требованиями освободить скверик от сектантов. А мне еще и в Лондоне не мешало бы оказаться. Куда позвонить?

Я набрал телефон, указанный Биллом в имейле, и попросил приятного юношу на том конце провода (впрочем, провода-то нет, у обоих сотовые) прислать за мной машину и подготовить самолет. Он пообещал, что меня подберут минут через двадцать.

— Где именно на Пречистенке вы находитесь?

— В скверике, не доезжая Чистого переулка. Там увидите толпу страждущих, все будут смотреть в одном направлении. Посмотрите туда же и увидите меня.

Ну а теперь, товарищ апостол, извольте творить чудеса во имя Его. Тот факт, что после ночи, проведенной с Эльгой, я не потерял дарованных способностей, грел душу. Может, все и не так плохо.

Я посмотрел на перстень, и он отозвался мерцающим светом, проступила сияющая надпись «Приидет царствие Мое». Подумал о Данииле, и сердце наполнилось миром. Почувствовал, что мне Его не хватает. Я по Нему соскучился, как скучают по очень близкому и любимому родственнику. Я не ощущал себя нашкодившим ребенком. Наоборот, хотелось поделиться с Даниилом радостью от встречи с Эльгой.

Он поймет. Я вспомнил ощущение абсолютной любви, которое заполнило меня при первой встрече в Детройте, и успокоился.

Я обратился к Нему, к Альфе и Омеге, и Он был и есть здесь и сейчас со мной и для меня.

Толпа притихла и ожидала своей участи. Удивительно, как среди себе подобных добропорядочные граждане превращаются в частицы целого, отличного I по свойствам от каждого из них. Дыхание толпы ближе к звериному. Невозможно предсказать изменение ее настроения. Не милые добрые обыватели кричали «РАСПНИ ЕГО!», и не они же пели ЕМУ ОСАННУ при въезде в Иерусалим... Всё толпа, причем та же толпа. Я почувствовал, как пульсирует ее настроение, не ведая, где ее прорвет в крик. Подняв руки, повернулся к ней лицом и сказал киношным низким голосом с гулом басов, заставляющим танцевать канализационные люки. Голосом, которого ждут от фильмов про чертовщину и который привлекает внимание и парализует волю. (Дети, не пробуйте повторить самостоятельно дома. А впрочем, попробуйте, все равно не получится, а сорванные связки— прекрасное оправдание внеочередных каникул.)