Евангелие от Магдалины - [4]

— Шикарно! — как ни в чем не бывало говорит Митя, одеваясь. Отличная прогулка, и вообще все хорошо! Вся моральная ответственность за нелепую эту экспедицию, придуманную Гуней, полностью перешла на Митю. Он должен наполнить счастьем весь этот абсурд. И он наполняет.

За это я его и люблю.

Но только теперь — внезапно, как во сне, оказавшись у него дома, я могу этого не скрывать... Наш первый поцелуй был не самым безмятежным: тут же раздался грохот в стену.

— Петрович! Отстегни пятерочку! А то в гости приду! — донесся к нам глухой голос.

Митя, вставая, пробормотал:

— Сосед... он, вообще, неплохой мужик!

Мы вышли в столовую. Полупустая бутылка сияла на столе.

Митины родители, умиленно улыбаясь, спали сидя, склонив друг к другу седенькие головки.

Мы с Митей долго шатались под дождем (или снегом?) среди патриархальных облупленных домиков петербургской Коломны, но холод и мразь окружающей жизни никак не охладили нас — наоборот, становилось все ясней, что мы не расстанемся. Когда мы снова оказались возле его дома, я, в последней надежде соблюсти приличия, ухватилась за фонарь.

— Подожди, — проговорила я жалобно. — Не так сразу!.. Может быть, существует какой-нибудь ночной музей?

— Есть! У меня дома! — неумолимо произнес Митя.

Некоторая борьба развернулась еще на лестнице.

— Мы греемся... или мы что?

— Мы что, — страстно промычал Митя.

К Марту я испуганно продолжала приходить и, когда он желал этого, позволяла ему провожать себя — но до Гуниного, прежнего дома — и, постояв с колотящимся сердцем на лестнице, летела сюда.

— Может, все же надо тебе... мужу позвонить? — однажды вздохнул Митя.

— Уже! — бодро ответила я. — Вещички-то мои тута — гляди!

— Как-то все больно динамично. — Митя озадаченно-счастливо чесал в затылке.

Однажды я выскочила из подворотни дома, нырнула в образовавшееся рядом такси — и захрипела: сзади мне накинули на горло жгут. Задыхаясь, я косилась в зеркальце: он?.. Он, родимый! Дыхание почти прервалось, но жгут никак не слабел. Обычно мы останавливаемся с ним на самой грани отключки, но я не знала, докуда он пойдет сейчас... Сердится за мою «измену»? Выгнувшись, как только могла, встав ногами на сиденье и светя коленями, как фарами (водитель меланхолично рулил), я достала сзади возбужденно распахнутый рот, забегала пальчиками по мокрому языку.

— Г-гут, Алена... г-гут! — шли мне в ухо горячие хрипы.

В столь неловкой позе я делала все, что могла (он обожал неловкие позы).

— Гут... Алена! — Март буквально задыхался, словно это я душила его. Потом пошли содрогания. Удавка ослабла.

Фонд «Осирис»

Работая с Гуней — а теперь уже, скорее, вместе с Митей в их Военгидромете, — я стала замечать, что веселые и даже нахальные (особенно в буфете) сотрудники начинают заикаться и бледнеть, когда речь вдруг касается их работы. Я работала в экспедиционном отделе, организовывала их поездки, доставала им железнодорожные и авиабилеты и чисто из вежливости иногда спрашивала: как съездили? Двое так и не вернулись из поездок на испытания, но не было и их фотографий с некрологами, как это бывало в случае чьей-то обычной смерти.

— Нет... это оружие массового уничтожения будет признано немарксистским! — Мите хватало духу еще шутить.

В бывшем монастыре на Ладоге, где «жил» тогда филиал Военгидромета, в часовне, где раньше покойные проводили свою последнюю ночь на земле, был небольшой архив. Там хранились, например, куски танковой брони, пройденные насквозь шаровой молнией, — ее пытались тут «ваять». Институт интересовали те уникальные явления природы, которыми можно воевать.

В уголке стенда лежала слегка оплавленная красноармейская звездочка и рядом с ней табличка, рассказывающая о «необъяснимом явлении природы»: «2 июля 1971 года лейтенант Зорин стоял на обрыве с солдатами и ждал начала надвигающейся грозы, чтобы продемонстрировать солдатам явление молнии и грома. В этот момент молния ударила в звездочку и убила его».

— «Молебен о дожде» по-коммунистически! — язвил Гуня.

— Ох, чую, ждет меня судьба лейтенанта Зорина! — дурашливо восклицал Митя, хотя боялся по-настоящему.

Мы сидим у окна часовни, и я уже с Митей, но его сейчас здесь нет. Больше всего Гуню бесило, что я ушла так недалеко — от одного младшего научного к другому. Такому же? Нет! Гуня был серьезный, принципиальный, ставил проблемы крупно и дерзко их решал. А Митя был шалопай, которого все любили — и начальство, и подчиненные. Гуня так и изобразил: от серьезного, принципиального борца — к приспособленцу, дамскому угоднику (мне, во всяком случае, угодил)... Однако судьба лейтенанта Зорина ждала именно Митю. В часовне сейчас адмирал Цыпин, рядом с ним его шикарная и ослепительная жена Мара (они еще вместе). Тут же и я, тоже принаряженная, — после испытаний намечен небольшой банкет, мы с Марой уже раскладываем по тарелкам дольки малосольного ладожского сига. Но взгляды наши устремлены в небо, где наш маленький серебристый самолетик таранит тучи и прячется во тьму (щекотать тучи зарядами полагается с теневой стороны). Цыпин, директор института и адмирал, довольно морщит свой абсолютно лысый череп, шевелит седыми пушистыми усами и бровями (наш славный «морж»!):