Евангелие от Фомы - [103]

Шрифт
Интервал

XLVI

Было жарко и пыльно. Тяжелый крест — он был сколочен в форме буквы Т — был не по силам измученному Иешуа, и он часто падал с ним вместе на раскаленные камни. Легионеры били его древками копий и заставляли идти дальше. Сзади него, тоже под крестом, шел притихший, с большими, ничего не видящими глазами Иона, а за ним тяжелый, грубый Иегудиил, бросавший на толпу взгляды затравленного зверя… Вокруг беснующаяся толпа, торжествующая свою победу над ненавистным прокуратором и над этим презренным болтуном, который на ее «осанна!» ответил изменой. Давка была такова, что легионеры древками копий и ножнами мечей едва прочищали себе дорогу. И ни одного близкого лица, — все попрятались — но тысячи врагов, непонятно бессердечных. На углах улиц стояли законники и смеялись:

— А, бывало, ругался: слепые вожди слепых!

— Ха-ха-ха… Зрячий, а куда зашел!..

— И других завел!.. Ха-ха-ха…

— Других спасал, а себя спасти не может!.. Шествие, направлявшееся к Садовым воротам, огибало дом Каиафы. Первосвященник с сыном вышли на кровлю. Манасия был бледен: его ужасало то, что происходило на его глазах, но не меньше ужасало и то, что происходило в его душе. С одной стороны, жертва слепой и злой толпы внушала ему бесконечную жалость, сама толпа ненависть и презрение, но, с другой стороны, он никак не мог победить в себе среди этого ужаса радостной надежды, что теперь, когда соперник его уходит, Мириам, успокоившись, станет, может быть, его: скорбный путь на смерть для одного является путем к счастью для другого!

Иешуа, споткнувшись, тяжело упал лицом на жаркие, пахнущие пылью камни. Крест тяжко придавил его. Воины, ругаясь, пинками заставляли его встать, но он не поднимался и только бессильно поводил головой. Шествие остановилось, сгрудилось. Воины отвалили с него крест, и он встал. Заливистый свист и уханье толпы усилились. Маленькая Сарра, вся в слезах, не помня себя, бросилась было к нему из толпы, чтобы отереть ему слезы, пот и кровь, но дюжий легионер, похожий не то на гладиатора, не то на быка, одним движением руки отшвырнул ее прочь… Толпа зареготала по-жеребячьи. Сделав усилие, Иешуа прошел под крестом еще несколько шагов и снова бессильно рухнул на камни. Торопившийся из садов домой к празднику Симон из Киренаики, по ремеслу садовник, ахнул:

— Да есть в этих людях сердце или нет?!

Он передал жене мотыгу и корзинку с остатками еды и уставшими за день ногами подбежал к распростертому Иешуа. Легионеры, нахмурившись, загородили ему путь копьями, но тот, умильно глядя в суровое, голубоглазое лицо центуриона под медной каской, знаками показывал:

— Я… я… крест понесу… я… Можно?

Центурион утвердительно кивнул головой и Симон, осторожно отвалив с Иешуа тяжелый крест, поднял самого Иешуа, предупредительно для чего-то обил с его плаща пыль и приставший собачий помет и, когда тот, шатаясь и ничего не видя, пошел вперед, Симон, сгорбившись, потащил за ним его крест…

В белой бороде Каиафы затеплилась печальная улыбка.

— Ты помнишь, — под рев удаляющейся толпы обернулся он к хмурому сыну, — как мы недавно беседовали с тобой о добре и зле?

— Помню… — отвечал, подняв на него налитые страданием глаза, сын.

— Ты видел поступок этого чернорабочего?.. — спросил старик. — Что же, добро он сделал или зло? Да ты не беспокойся, никакой ловушки я тебе не ставлю… — снова улыбнулся он. — Ты утверждал тогда, что человек судится по намерениям. Намерение этого простолюдина было, несомненно, доброе, не так ли?..

— Да… — хмуро отвечал сын.

— Так. Но по существу-то что он сделал? — спросил Каиафа. — Ведь он помог человеку — идти на крест. Ты вслушайся только: помог человеку идти на крест !.. И так, если разобраться, в жизни всегда… Нет, не наивными проповедями распутать ее страшные противоречия!..

Шествие вышло из Садовых ворот и направилось к пологой, лысой Голгофе, поднимавшейся у самой дороги: в крестной казни главное было не смерть даже, а позор, и потому и распинали преступников, которые не заслуживали чести быть казненными от меча, непременно около дорог, чтобы люди могли посмеяться над ними. Место было голое, унылое. Безотрадное впечатление его усиливалось еще близостью городских свалок, с которых тянуло густой, сладкой, удушливой вонью, пресекавшей дыхание…

Симон Киренеянин сбросил крест и, вытирая пот, осмотрелся вокруг растерянными глазами, точно удивляясь на себя. Легионеры быстро вырыли, по указанию центуриона, три ямы и вставили в них тяжелые, невысокие кресты. Пантерус поднес Иешуа первому чашу с вином, сдобренным ароматическими травами: этот напиток до некоторой степени ошеломлял осужденного и делал его страдания менее тяжелыми. Иногда богачки иерусалимские сами, из сострадания, подносили эту последнюю чашу осужденному, а когда таких благодетельниц не являлось, питье шло от казны. Иешуа бессознательно приняв чашу, прикоснулся было к ней запекшимися губами, но сейчас же возвратил ее Пантерусу обратно. Противно ему было это пряное питье. Иона выпил все, до дна, а Иегудиил — он до последней минуты ждал, что зелоты освободят его — так грубо оттолкнул чашу, что она покатилась по земле, за что он и получил сейчас же удар по лицу…


Еще от автора Иван Федорович Наживин
Казаки

Роман "Казаки" известного писателя-историка Ивана Наживина (1874-1940) посвящен одному из самых крупных и кровавых восстаний против власти в истории России - Крестьянской войне 1670-1671 годов, которую возглавил лихой казачий атаман Степан Разин, чье имя вошло в легенды.


Распутин

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.


Глаголют стяги

Иван Фёдорович Наживин (1874—1940) — один из интереснейших писателей нашего века. Начав с «толстовства», на собственном опыте испытал «свободу, равенство и братство», вкусил плодов той бури, в подготовке которой принимал участие, видел «правду» белых и красных, в эмиграции создал целый ряд исторических романов, пытаясь осмыслить истоки увиденного им воочию.Во второй том вошли романы «Иудей» и «Глаголют стяги».Исторический роман X века.


Во дни Пушкина. Том 2

К 180-летию трагической гибели величайшего русского поэта А.С. Пушкина издательство «Вече» приурочивает выпуск серии «Пушкинская библиотека», в которую войдут яркие книги о жизненном пути и творческом подвиге поэта, прежде всего романы и биографические повествования. Некоторые из них были написаны еще до революции, другие созданы авторами в эмиграции, третьи – совсем недавно. Серию открывает двухтомное сочинение известного русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940). Роман рассказывает о зрелых годах жизни Пушкина – от Михайловской ссылки до трагической гибели на дуэли.


Душа Толстого. Неопалимая купина

«Душа Толстого» — биографическая повесть русского писателя и сподвижника Л. Н. Толстого Ивана Федоровича Наживина (1874–1940). Близко знакомый с великим писателем, Наживин рассказывает о попытках составить биографию гения русской литературы, не прибегая к излишнему пафосу и высокопарным выражениям. Для автора как сторонника этических взглядов Л. Н. Толстого неприемлемо отзываться о классике в отвлеченных тонах — его творческий путь должен быть показан правдиво, со взлетами и падениями, из которых и состоит жизнь…


Круги времён

Покорив Россию, азиатские орды вторгаются на Европу, уничтожая города и обращая население в рабов. Захватчикам противостоят лишь горстки бессильных партизан…Фантастическая и монархическая антиутопия «Круги времен» видного русского беллетриста И. Ф. Наживина (1874–1940) напоминает о страхах «панмонгольского» нашествия, охвативших Европу в конце XIX-начале ХХ вв. Повесть была создана писателем в эмиграции на рубеже 1920-х годов и переиздается впервые. В приложении — рецензия Ф. Иванова (1922).


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.