Евангелие от экстремиста - [8]

В Одесский Политех поступало почти 50 % выпускников обоих поселковых школ. При советской власти национальные окраины финансировались гораздо лучше, нежели сама "тюрьма народов" — Россия. В окрестных с Днестровском селах асфальт лежал к каждому свинарнику и курятнику, в то время, как на Брянщине мой дед ездил 7 километров на велике за хлебом с двумя большими мешками. В сравнении с Днестровском, вообще, любой город в России, кроме разве что Москвы, казался полнейшей дырой, где квадратные тетки все, как одна, ходили в серых пальто, панталонах и жуткой отечественной обуви. Как персонажи какого-нибудь антисоветского низкобюджетного боевика. Так и казалось, что любая из этих тёток запросто окликнет: "Стой, кто идёт!". В Днестровске таких теток было явное меньшинство — во все времена тут был культ модной одежды, еды и чтения толстых журналов. В молодой посёлок съехались умники и жулики из разных ВУЗов страны. Все были жутко образованны, начитаны и жизнерадостны.

А потом вдруг, откуда ни возьмись, началась перестройка. В Кишиневе ни с того, ни с сего молдаване тут же возомнили себя румынами, и в деликатной сфере межнациональных отношений вдруг в конце восьмидесятых все стало совсем напряжно. Я учил в школе молдавский, преподавали его чуть получше, чем немецкий — учили его те, кто учил и всё остальное. И в 1987 году положили меня в Кишиневскую детскую больницу. Началось мое лечение с того, что молодые санитарки местной национальности предложили всю еду, приготовленную маменькой, определить в общий холодильник у них в кабинете — ну и, как, наверное, было заведено задолго до моего там появления, сожрали вафельные трубочки с кремом и унесли голодным молдавским детям банку мёда. А еще спустя час меня пригласил в свой кабинет лор-врач, и опустив на рожу круглое зеркало с дыркой посередине, обратился ко мне на румынском.

— А можно на русском? — попросил наивный я.

— Ну я же знаю твой русский, почему ты не знаешь мой язык? — интеллигентно улыбнувшись желтыми зубами, поинтересовался местный Айболит.

Через каких — то три дня я уже свободно общался с соседями по палате — дикими селянами, как оказалось, не знавшими как моего русского, так толком и литературного молдавского, который преподавали нам в школе. По крайней мере, ни один из детин 12-15-летнего возраста не мог толком написать хоть пару предложений ни на кириллице, ни на латинице, принятие которой послужило в скором времени одной из множества причин начала войны между их Молдовой и нашим Приднестровьем.

В Днестровске молдаван было не очень много, тут жили люди более тридцати национальностей, но про происходящие в Кишиневе страсти в скором времени начали говорить все. Сначала началась языковая лихорадка, из Кишинева шли новости о том, что скоро все должны будут общаться только на молдавском. И нельзя будет нигде работать — даже продавцы в магазинах должны будут выучить молдавский, и общаться на нём с покупателями. А покупатели должны будут его выучить, чтоб общаться с продавцами. Всё это обсуждалось, как новости из жизни инопланетян. Было очевидно, что общественность столкнулась с чем-то абсолютно новым. Сначала возникло спотнанное любопытство, и даже мой папик прикупил пару разговорников и учебников. Тупо полистав их пару дней, стало ясно, что выучить его в зрелом возрасте не представляется возможным. Националисты появились, однако, и в Приднестровье. Гордиться тем, что ты молдаванин, никто не запрещал. Возникло и отделение Народного Фронта, на базе которого с началом войны будут сформированы террористические отряды. А пока эти странные злые люди, высокомерно задирая голову, шагали с румынскими знаменами даже по Тирасполю. Однако, в Приднестровье, действительно, оказалось слишком много мистического в сравнении с событиями, происходившими в других регионах бывшего СССР, откуда русские бежали, побросав дома и близких. В воздухе витал дух сопротивления. Во всех ларьках открыто продавалась кишиневская националистическая пресса, причем, на удивление, на великолепном русском языке. И каждый житель Приднестровья мог поближе познакомиться с рассуждениями кишиневских публицистов о "русских оккупантах" и том, что великая румынская империя включает в себя Брянскую область и Ставропольский край.

Приднестровье к свежему ветру перемен отнеслось по-разгильдяйски. Попытки вывесить на сельсоветах румынские триколоры заканчивалась раз за разом полным фиаско. Флаги снимали ночью народные герои. В Приднестровье было очень много приезжих из разных уголков СССР — люди после института по распределению попадали сюда, быстро получали квартиры, все переженились, родились дети. Дух всепобеждающей свободы, это, я скажу вам, уже далеко не "тюрьма народов". Ни по настроению, ни по нравам.

Рядом был самый, наверное, свободный в союзе город — Одесса. Город каштанов и веселых куплетистов. Город моря и знаменитой барахолки, где было ВСЁ. В этих краях не слишком-то доверяли вообще какой бы то ни было идеологии. Слишком далеко от Москвы — раньше это называлось «малороссией».

Поэтому никто особо не испугался в Приднестровье, когда при выходе из здания парламента Молдовы в центре Кишинева националистически настроенная толпа попыталась избить депутатов от Приднестровья. Больше наши депутаты в Кишинев не ездили. А когда на центральной площади Кишинева толпа интеллигенции зацепила проходящего мимо с девушками русского студента Дмитрия Матюшина, говорившего по-русски, и забила его ногами до смерти, в Приднестровье все поняли, что ситуация зашла слишком далеко — дальше некуда. На кишиневских молдаван долго смотрели, как на говорящего попугайчика — надо же, умеет ругаться! Какое умиление! И как-то сразу всем стало понятно, что войны будет уже не избежать. Что придется свернуть глупой птичке шею, а, возможно, и отрубить голову.