Евангелие от экстремиста - [46]

— Вот такая у нас странная семья. Может, всё-таки захочешь со мной побалдеть?

Оказывается, пидор даже спать лёг вечером в этой же комнате, на кровати. А жена с дочкой в спальне. Думаю, они знали о его наклонностях, не зря дочка на мужчин не реагировала вообще. Наверное, он насиловал её в школьном возрасте. Настоящая московская семейка. Продвинутые все. Да, думаю, попал я с этой впиской. Ну и мамин друг! Наверное, всю ночь смотрел, как я сплю, караулил. До сих пор не понимаю, что меня сдержало, чтобы не заехать ему в рожу. Я быстро оделся и убрался вон. Метро еще не пустили. Я шлялся по разным дворам, было зябко. Немедленно протрезвел, стало понятно, что депрессия не отступила.

Я не знал, куда ехать, и поехал к Михалычу. Все равно больше некуда. К тому же, предполагалось, что Доррисон может оказаться там. Я добрался до знакомого подъезда, зашел на площадку. Дверь была не заперта. В квартире творилось черт знает что. Кругом вповалку спали пьяные люди. На полу, на кухне, везде. Михалыч спал, сидя на кухне. Весь пол был заставлен бутылками из-под водки. Великая женщина Доррисон в ботинках спала на полу. У нее была разрезана и перебинтована рука. Наверное, опять вены вскрывала и декламировала стихи Гумилёва. На кровати спал с блаженным выражением лица Непомнящий. Его обнимала Стася. Наверное, как обычно, до самого утра через окно раздавались крики: "Россия — всё, остальное — ничто!", вскидывались руки вверх, я и сам имел на протяжении нескольких месяцев подобный образ жизни. Наше всеобщее спасение России начиналось с михалычевского флэта. Потому что при курении марихуаны ни о какой России думать не хочется. Влом. А от водки обостряется патриотизм. Её не зря наливали в окопах, во время войны с немцами перед атакой — она дух поднимает.

Я огляделся по сторонам. Помимо Непомнящего, все остальные обитатели этого дома мне показались лишними на этой планете. Можно было включить газ, развернуться и уйти. Ну кто бы решил, что это убийство, когда в квартире друг на дружке в тотальной отключке валялись штук двадцать, абсолютно пьяных панков? Кто-то включил газ и забыл поджечь. Всего-то пустяков. Ну зачем они тут нужны, эти грязные панки?

Я ходил среди полумертвых тел, грязно ругаясь матом, пробовал даже больно наступать ногой на свободные части тел — всё равно никто не просыпался. Качал их за плечи, бил по щекам — все крепко спали. Наверное, заснули часа полтора назад. Я подумал, что когда-нибудь пусть скажут спасибо русскому рок-барду Александру Евгеньевичу Непомнящему, за то, что он случайным мистическим своим присутствием спас им всем жизнь. Я вспомнил Ваню Сафронова — "Аки Господь похоще". Господь отвел мою руку. Я с полминуты ещё посмотрел на вертушку газовой конфорки и выволок за шиворот на улицу полуживую Доррисон. Усадил на скамейку. Купил ей пива. Она ни хрена не соображала. Лицо было мордой, губы разбиты, волосы залиты сгустками крови. Одежда была полностью грязной от всеобщего спанья на полу в сапогах.

У Доррисон была необычная судьба. Она выросла в Севастополе и закончила школу с медалью. Заботливые родители развелись, но мама решила, что дочь должна поступить в престижный институт, и устроилось так, что Доррисон стала студенткой МГУ. Учеба давалась ей легко, но ей хотелось драйва, и, наверное, все это было из той серии, когда "от большого ума — лишь сума да тюрьма, от лихой головы — лишь канавы и рвы, от красивой души — только струпья и вши". Она обожала ездить по трассе автостопом и ничего не боялась, пока после очередной Оскольской Лиры её не подвезли менты на своем козле. Оскольские менты завезли её в лес и долго зверски насиловали, а потом бросили там. Странно, что не убили, а всего лишь припугнули. Наверное, это и был предел. Доррисон перепробовала все наркотики, которые бывают на свете. Без тормозов дралась со всеми подряд, пила неделями, курила гашиш и была абсолютно уверена, что жизнь её все равно уже закончилась. Валькирия революции, одним словом. Как бывалая старая кошка, падая с любой высоты, она умудрялась всегда подыматься на лапы и гордо хромать себе дальше. Здоровье у нее было отменное. Ничего у нее никогда не болело. Больше всего Доррисон мечтала затолкать в городскую водораспределительную станцию какой-нибудь наркотик, и устроить такой вот глобальный наркоманский приход, чтоб из кранов холодной воды в чайники к интеллигентным москвичам начал течь по трубам кокаин или ЛСД. Многочисленные проекты, однако, по пьяни выбалтывались всем, кому не лень, и идеям не суждено было воплотиться в реальность. Так что "любимый город может стать спокойно". Мне кажется, что Доррисон знала всегда нечто запредельное, и именно в этом знании, вообще-то, было её преимущество перед простыми смертными. Она на самом деле прочла за свою жизнь тонны книг и часто молчала в пьяных разговорах и общей ругани, хотя глубоко разбиралась в очень многих вещах. В отличие от множества революционных девушек, её экстремизм был самым запредельным, искренним, он был для неё всем. Он был её жизнью. А пьянство — это по Венечке Ерофееву. Здесь всё было никак не менее, а наоборот, очень трагично и возвышенно.