Евангелие огня - [40]

— Прочти это, брат, — прозвучал за его спиной звонкий голос. — Это самый важный документ, какой ты когда-нибудь читал. Он изменит всю твою жизнь. Гарантирую, брат.

— Спасибо, большое вам спасибо.

Тео ковылял по улице. Теперь ему следует прямиком топать в больницу, иначе он до нее вообще не доберется. Если его кто окликнет, он не станет обращать на это внимание. Одна нога вперед, потом другая, марш, марш, марш.

Какое-то шестое чувство заставило его резко затормозить. Он едва не врезался в металлический столб, вделанный в край тротуара. Столб походил на распятие с иконой автобуса наверху и поперечиной, на которой были выведены названия улиц и номер: 12.

Тео, качнувшись, вступил под навес остановки, сел. Расстегнул до середины молнию на кожаной куртке, сунул за пазуху брошюрку Колтрейна и снова застегнулся. У него осталось впечатление, что внутри все как-то сырее, мокрее даже, чем можно было ожидать от раны, и вправду такой поверхностной, как уверял Нури.

Присел — это он правильно сделал. Отличная идея, ноги ее одобрили. Слишком уж долго он шел. Ну и хватит, больше идти некуда. Белый с ружьем его уже не нагонит, проститутка тоже не схватит за руку, требуя отсоса. Можно и отдохнуть.

— Извините, — раздался прямо над его ухом женский голос.

Тео повернулся. Рядом сидела на скамейке женщина — лет сорока, с добрыми глазами, большим носом и длинными темными волосами. Только она одна и ждала вместе с ним автобуса.

— Надеюсь, я не покажусь вам нахалкой, — сказала она, — но, по-моему, я вас где-то видела.

— Не думаю, — ответил Тео. — Я не из Нью-Йорка.

— Может, по телевизору?

— Возможно, — согласился он. — Я… я писатель.

Заминка Тео объяснялась тем, что он рылся в своем мозгу, пытаясь приискать для себя какое-нибудь другое определение. Но он слишком устал, слишком ослаб, чтобы играть в глупые игры.

— Правда? — в голосе женщины прозвучала неподдельная почтительность, требовавшая лишь минимального поощрения, легкого толчка, чтобы обратиться в открытое преклонение. — А можно спросить, какие книги вы написали?

— Всего одну, — вздохнул Тео. — Она называется «Пятое Евангелие».

Глаза женщины сузились, между бровей обозначилась складка — она пыталась понять, знакомо ли ей это название.

— Не думаю… простите; не думаю, что она мне попадалась.

Облегчение Тео испытал настолько сильное, что даже улыбнулся. Похоже, Бог все-таки есть.

— Не страшно, — сказал он.

— Мы с мужем поженились не так уж и давно, — пояснила женщина. — Времени для чтение у нас теперь остается меньше, чем было когда-то.

— Не страшно.

— А ваша книга пользуется успехом? Я хочу сказать, смогла она добиться… того, на что вы надеялись?

Он снова улыбнулся. Какая она умная, это женщина. Искусная собеседница. Не спрашивая о цифрах, даже не упоминая об объеме продаж, она старается не ранить его достоинство. То, как она сформулировала вопрос, позволяет считать успехом и продажу нескольких жалких сот экземпляров — если, конечно, надежды, которые он возлагал на книгу, были достаточно скромными. Подумать только, случайная встреча на остановке автобуса, а сколько такта, сколько доброты.

— Ну, с учетом всяких обстоятельств, продается она очень хорошо, — сказал он. — Сам не знаю, почему.

Женщина кивнула, уже подыскивая наиболее безопасный способ поддержания разговора.

— А кто ваш издатель?

— «Элизиум».

— «Элизиум»! — и снова ее уважение оказалось несомненно искренним. — Обязательно Джо расскажу, то-то он удивится! «Элизиум» издал совершенно чудесную книжку, мы так ей дорожим! Она перевернула всю нашу жизнь!

Тео улыбался и не мог остановиться. Если улыбка станет еще шире, у него, глядишь, голова отвалится.

— Хорошо, когда такое случается, — сказал он.

— Ой, это еще не все! — восторженно продолжала женщина. — Мы заказали ее в «Амазоне», подержанную. А когда развернули, открыли, смотрим — а там автограф! Представляете? Чернилами, от руки: «Джонас Лиффринг»!

— Поразительно, — сказал Тео. Как жаль, что транспортное управление Нью-Йорка не раскладывает по остановкам подушки. Он так невообразимо устал.

— Мы ее, наверное, раз сто перечитали, — сказала женщина.

— Как она называется?

— «Умножь свою песенку», — ответила женщина. — Она учит детей, совсем маленьких, математике. Нашим два с половиной и четыре. А они уже таблицу умножения знают! Просто чудо какое-то.

— Да уж, — отозвался Тео.

Двенадцатый автобус, наконец, подошел, женщина встала со скамейки. Тео тоже. Делая первый шаг к ярко светившейся двери, он все еще улыбался. А после упал. Упал, черт его побери.

Лишился чувств. Он, кажется, и постарался встать, однако не смог выпутаться из савана темноты, который обвил его и тянул куда-то вниз, в место, где время не имеет никакого значения, а века могут пролетать, как секунды. Целую вечность он пролежал там, точно в яме, смирившись с тем, что его ожидает еще одна вечность, а за ней и другая. Время от времени его навещали мертвецы, однако они не произносили ни слова, только смотрели. Каждому из них Тео говорил: «Простите». Он сказал это Марти Салати. Сказал человеку, облившемуся бензином и сгоревшему в Санта-Фе. Сказал мистеру Мухиббу из Мосулского музея. Безымянной девочке из Канзаса. Они, — похоже, удовлетворенные — уплывали куда-то, оставляя его лежать в темноте.