Этот маленький город - [30]

Адмирал понимал, что вот сейчас, сию минуту, если ключ соскользнет, взрыватель сработает. Тогда на этом месте будет яма, судя по размеру бомбы, глубокая. Осенние дожди наполнят ее водой, которая вскоре зазеленеет от тины. И лягушки станут квакать пронзительно и монотонно.

Ключ не соскользнул. Красно-черный взрыватель мягко вывалился на заскорузлую ладонь Бошелуцкого. Редкие волосы старика были влажными от пота. Это было видно особенно хорошо потому, что солнце по-прежнему светило щедро и путалось в волосах, как зимой, случается, путаются снежинки.

Не спеша, с осторожностью Бошелуцкий поднялся на ноги и отнес взрыватель подальше от серого тела бомбы. Положил возле побитого осколками старого дуба, рядом с двумя другими, такими же красно-черными взрывателями.

Адмирал протянул старику руку.

Вскинув голову, Бошелуцкий как-то угловато сделал шаг вперед. И неожиданно звонким голосом сказал:

— Здравствуйте.

— Рад знакомству! — ответил адмирал.

Бошелуцкий покраснел от смущения.

— Воюем?

— Помаленьку, товарищ начальник.

— Пожалуй, здесь пострашнее, чем на фронте, — постучав носком ботинка по серому телу бомбы, сказал адмирал.

— Страшнее? Может, и нет. А ровно столько же… Но одно скажу… — Выгоревшая старенькая фуражка Бошелуцкого висела на черенке лопаты, торчавшей возле бомбы. Взяв фуражку, он закончил: — Фронтовые сто грамм, я считаю, мне непременно положены.

— Не дают?

— Никак нет.

— С завтрашнего дня станете получать.

— Вот за это спасибо.

— Спасибо вам, — сказал адмирал.

Они вместе вышли к шоссе. Простились, пожав руки. А когда машина с адмиралом уехала, Бошелуцкий, помявшись, сомнительно спросил матроса с красным флажком:

— Кто этот начальник будет, фронтовые мне пообещавший?

— Простота ты, отец… Это же командующий Туапсинским оборонительным районом контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков.

3

Небо набухало синевой, сочной и свежей, как весенние почки. Густо выпавшая роса еще не утратила ночной прохлады и пахла листьями. Хмельно, терпко. Утро подпирало ночь. И горы помогали ему в этом.

А вот Ивану Иноземцеву не помогал никто. Он тащил на спине термос с кашей. Брезентовые лямки термоса были старыми, рваными. Кто-то скрутил их крепко-накрепко проволокой. И теперь она надсадно давила плечи. И правое, и левое.

Майор Журавлев категорически запретил Ивану ходить на кухню без оружия. Но кухня все-таки была в тылу еще дальше, чем штаб полка, а кроме термоса с кашей еще нужно нести хлеб, сахар, а иногда и консервы (благо чай они кипятили у себя в землянке), и обе руки Ивана всегда бывали заняты, и винтовка казалась ему в таких случаях просто обузой.

Иван прятал свою винтовку на нарах, под соломой. И покидал землянку с таким расчетом, чтобы не попадаться на глаза командиру полка.

Сейчас, прислушиваясь к шуму леса и к звукам собственных шагов, Иван ступал без суеты, спокойно. Кроме термоса он нес вещевой мешок с хлебом и сумку с махоркой и водочным довольствием. Конечно, при хорошей жизни от штаба на пищеблок должны ходить два человека. Но в полку и без того не хватало личного состава. И на плечи Ивана легли вот эти хозяйственные заботы.

Он пробирался на кухню трижды в сутки. И не сетовал на судьбу, потому что повара встречали его приветливо. Они же, конечно, знали, что Иноземцев не какой-нибудь там стрелок из отделения, а адъютант самого командира полка. Иван, разумеется, не злоупотреблял своим служебным положением, но от черпака ароматной гречневой каши, куда умелец в белом колпаке не жалеючи клал полбанки свиной тушенки, не отказывался.

Так уж был устроен Иван Иноземцев. Ведь щедро кормили в полку. Досыта. Но то, что повар лично приносил Ивану котелок каши и улыбался при этом уважительно, как бы возвращало Иноземцева в гражданскую жизнь, где он неизменно работал в торговле и где все младшие по чину так же угощали его, соблюдая традицию, быть может, идущую еще со старых купеческих времен.

Путь от штаба полка на кухню менялся часто. В обороне все еще не было стабильности. И полк обновлял позиции, иногда выдвигаясь вперед, иногда отступая, само собой, по приказу свыше. Все понимали, что последние приказы отдаются скрепя сердце, но опыта военных действий в горно-лесистой местности не имели ни бойцы, ни командиры. И учились чаще на ошибках. И наука эта доставалась дорогой ценой, очень дорогой.

Утром, если не было дождя и стояла прохлада, то идти на кухню и обратно было гораздо приятнее, чем днем, потому что днем жара еще нависала над горами. И дышать становилось тяжело, особенно мужчине такого веса, как Иноземцев. Ему всегда приходилось ходить без тропинок. И он научился запоминать местность, которая вначале казалась однообразной: кусты, горы, деревья. Он помнил, что кизиловый куст, растущий за скалистым склоном, имеет шесть крепких стволов, а кизил на пригорке — двустволый, словно рогатина. Он знал, будто старых знакомых, акации, каштаны и всякие другие деревья, служившие ему ориентиром. Если позиция не менялась неделю или больше, Иван накрепко успевал подружиться с деревьями, ручьями, скалами. И даже наделял их прозвищами, кличками. Дряхлую колючую акацию окрестил «тещей», молодой веселый дубок — «кудряшом», лысый большущий камень, за которым можно было отдохнуть четверть часа, величал «философом», дикую низкую грушу, что уцепилась за склон торы, «малышкой».