Этот берег - [8]

— Почему вы обратились с этим именно ко мне?

— Потому что мимо вас, Агнесса, незамеченной и мышка не проскочит.

— Да, я наблюдательна, — соглашается Агнесса. — Профессиональный навык или болезнь, как хотите… И кстати, я вот отдыхаю, да и думаю — а не сменить ли мне профессию или, по крайней мере, не разнообразить ли мне наслаждение жизнью?

— Не знал, что вы обучены нотной грамоте, — замечаю я.

— К чему нам ноты, когда есть инструмент, — отвечает мне Агнесса и пробегает сверху вниз старыми пальцами по клавишам аккордеона.

— Где вы намерены черпать гармонию и вдохновение? — не унимаюсь я. — Неужто в аргентинских танго?

— Нет. У природы, — невозмутимо отвечает мне Агнесса. — Да, у одной ее… Вы слышите, как гудят сосны?.. Куда вам это слышать, глушне! А они гудят… Конечно же, не так, как у меня в Полесье. У нас под Новоград-Волынским если сосна гудит, то она так гудит, что в вас буквально все гудит… А если там вода журчит, то она так журчит, что никаких нот уже не нужно, и инструменты ни к чему: и композиция с гармонией, даже мелодия — все уже готово…

— А если там пчела поет… — подначиваю я.

— …То она так поет, — легко подхватывает Агнесса, — что всякие ехидные насмешники бегут куда подальше, пока она их не ужалила. Намек вам, думаю, понятен. Ступайте, я вас не держу. Мне с вами говорить неинтересно. Вы пусты, как макитра в краеведческом музее.

И я выхожу… Агнесса — тетушка Авеля, видимо двоюродная, или сестра, но из троюродных, он сам того не знает точно. У Авеля добрый полк тетушек и батальон троюродных сестер, но поселиться и прижиться у него на базе удалось одной Агнессе. Не знаю, чем она была, когда жила в Полесье. Агнесса не любит говорить о своем прошлом, а если что и поминает вскользь, то до конца не договаривает, и если уточняет то, что помянула, — уточнение всегда сродни опровержению… Ты уже свыкся с мыслью, что она работала в газете, как вдруг оказывается, что она однажды написала очерк для газеты, который не был принят к публикации… Ты уж поверил, что она была геологом, пока не становится понятным, что дальше старых добрых песен о геологах ее познания в этой уважаемой специальности не заходили. Была ли у нее семья, я не узнаю никогда. Но не смогу забыть, с каким умением и удовольствием она меня язвила и язвит при каждой встрече:

«Вы, — говорит, — тупы, как сабля в краеведческом музее», или, к примеру: «Говорите со мной внятно! Не скрипите, будто двери в краеведческом музее!», «Вы выстарились и облезли, словно вышиванка в краеведческом музее»… Не выпады в мой адрес, довольно глупые по самой своей сути, меня, по правде, бесят, но вымученная неизменность всех этих оборотцев с краеведческим музеем… Какая-то подруга юности Агнессы, совсем чуть-чуть пожив у нас на базе, открыла по секрету, что Агнесса одно время работала директором…ского музея. И будто бы она пыталась продать известному…скому ювелиру и резчику по кости фрагмент бивня мамонта, который — бивень — слыл центральным экспонатом…ского музея. Агнесса якобы втихую отпилила кусок бивня — не с переднего и острого его конца, что было бы всеми замечено, но с заднего, тупого, на что никто не обратил внимания. И все бы ничего, но ювелир публично возмутился тем, что за оговоренные деньги, немалые для…ского района, Агнесса обещала ему якобы продать весь бивень. Во избежание громкого скандала Агнесса была по-тихому уволена и утешается с тех пор остротами про краеведческий музей… Подруга юности была Агнессой изгнана за клевету, навек отлучена от базы, и за правдивость сплетни поручиться некому…

Я выхожу на крыльцо флигелька и, не успев закрыть за собой дверь, слышу за спиной ленивый перебор аккордеона и насмешливый голос Агнессы:

— Вы еще здесь?.. Вы неповоротливы, как время в краеведческом музее. А мне пора вкалывать.

Вкалывать — значит писать. Агнесса пишет разом три романа, из-за чего ее работа движется медленно — настолько медленно, что я, надеюсь, никогда их не прочту. Из намеков Агнессы мы знаем, что один роман — о любовных похождениях Тышкевичей, другой — о Радзивиллах, в том же духе, а третий — об амурах Потоцкого. Сама Агнесса влюблена во всех ясновельможных старых польских шляхтичей. Оно бы ладно, но я с некоторых пор подозреваю, что Авель и Варвара придумали меня на ней женить. И не люблю я заходить к Агнессе.

Вдали я вижу Авеля. Он приближается ко мне неторопливым шагом, то и дело исчезая на ходу в глухой тени сосен, словно в ней растаяв, и вновь вдруг обретая плоть, походку и осанку в вечерних жирных солнечных лучах. Его догоняет Герта. Я потряхиваю и почесываю собаке ухо, докладываю Авелю о неудачных розысках уборщицы и вызываюсь съездить на велосипеде в Борисовку — там, на месте, во всем разобраться… Авель не согласен:

— Куда тебе? В какую Борисовку? Сейчас стемнеет — угодишь в кювет, в твои-то годы… Ты мне и здесь понадобишься. С Натальей разберемся завтра.

Когда стемнело, я понадобился — на поляне перед домом Авеля запалил костер, подвесил над огнем котел с остатками вчерашнего борща, потом был зван к столу, который и накрыл на четверых, на воздухе, вблизи костра. Ели мы молча, поглядывая на темную, будто застывшая смола, в последних тусклых блестках воду Киевского моря, на ясное, все в редких звездах, небо… В тишине раздался близкий, долгий вой чужой собаки. Герта, дремавшая под столом, лениво встала на все четыре лапы, грозно пролаяла во тьму и снова улеглась на живот.