Этология стадных животных - [9]

Я перебрался на Культакыр.

В пески за «Ой!»

Вдруг я понял, что верблюд наблюдает за мной. Он стоял ко мне спиной, но длинная шея позволяла ему смотреть назад, через горб, лишь чуть-чуть повернув для этого голову. Такая неожиданная способность неприятно поразила меня. Желание сфотографировать возбужденного самца-верблюда у меня пропало: пятясь, я озирался по сторонам, подыскивая подходящую дубинку.

В первый же день моего приезда Агали-ага, задумчиво глядя мне в глаза, говорил:

— Ты ерке не бойся. Ерке смирный. Раньше у нас был другой ерке, тот часто убивал людей. Этот еще никого не убил.

Ни в тоне, ни в выражении лица старого чабана не было ничего насмешливого или испытующего. В первый день моей работы в бригаде верблюдоводов только Агали-ага ухаживал за гостем, беседовал, насколько позволяло знание языка. Сыновья его — Карыбаба и Ораз — присматривались и в контакт не вступали, может быть, стеснялись, хотя глаза у них светились интересом к приезжему из Москвы. Живостью, быстротой движений, ярким загаром лица, наконец, ростом и мощью они сильно отличались от степенного, сухощавого невысокого Агали-ага. Цвет лица, усов, небольшой бороды, рук старика был блеклым, палевым, словно под цвет пустыни, и я подумал тогда, что и сыновья, вероятно, со временем приобретут во всем своем облике такие же черты людей пустыни.

К вечеру, видно, привыкнув ко мне и желая как-то удружить, Карыбаба подарил мне крепкую палку-посох из абрикосового дерева.

— Будешь обороняться от ерке, — пошутил он. По-туркменски нет слова, равноценного нашему «самец». Сначала, объясняясь со мной, чабаны говорили о верблюде-мужчине, но скоро я усвоил туркменское слово «ерке». Верблюдиц чабаны называли «ой». Удивительно, что такие крупные звери не имеют у чабанов собственных имен, как принято в России для лошадей. Верблюды живут долго — до 20 лет, каждое животное известно «в лицо» даже ребенку, но им так и суждено умереть безымянными.

Вероятно, отношение самца-верблюда к незнакомым людям чем-то напоминает его отношение к соперникам. Чабаны говорили мне, что верблюд легко может заменить собаку, отгоняя от пастушеского стана любого прохожего. Живя на одном месте и привыкнув к нему, верблюд не склонен допускать сюда кого-либо чужого.

Я видел схватки двух самцов. Гиганты с ходу сталкивались плечами, поросшими густой мохнатой шерстью (это своеобразный щит). Если один из верблюдов, признав превосходство соперника, не обращался в бегство, схватка вступала в новую фазу. Враги старались схватить друг друга зубами за ногу и резким рывком повалить, чтобы затем топтать поверженного. Верблюды встают, и ложатся с трудом, долго качаясь вперед-назад, пока им удается сложить ноги, словно складной метр. Так что у упавшего наземь мало шансов еще раз подняться. Впрочем, при людях схватки верблюдов редко кончаются плачевно. Тем более не каждый год убивают верблюды людей. Однако о необходимости быть осторожным с незнакомыми верблюдами мне повторяли не раз.

В безмолвной зимней пустыне, когда кругом тебя одни верблюды, быстро начинаешь угадывать их стремления, отношения к соседям, к саксаульным сойкам и сорокам, собирающим что-то на верблюжьих спинах, и даже к самому себе. Сначала верблюдицы часто подходили ко мне и тянулись носом, словно, обнюхав, могли понять намерения человека. Потом этот интерес угас, и только ерке время от времени подходил ко мне, будто зачислил в стадо и проверял, не потерялся ли я. Дня ерке узнавал меня уже издалека и не приближался, избавляя от старых ощущений.

Несколько раз я пытался поймать подошедшую ко мне верблюдицу. Если это удавалось, она кричала тонким испуганным голосом, выгибала шею, испуганно задирая голову, но никогда ни одна из них не пыталась в меня… плюнуть. Я спрашивал о такой особенности и у чабанов, но они отнеслись к моему рассказу с неверием. Никто из них никогда не видел, чтобы верблюды плевались. Оставалось только предположить, что в зоопарках верблюдов этому учат люди…

За месяц работы со стадом верблюдов я как будто достаточно привык к ним, и все же нет-нет да и наталкивался на что-нибудь новенькое. Каждое утро с биноклем и записной книжкой, запасшись фляжкой с водой и горстью сушек, я уходил от пастушеского стана в пески вслед за вереницей верблюдов. Целый день они паслись, а я вел наблюдения.

Стадо, с которым я день за днем бродил по пустыне, было невелико — примерно пятьдесят самок и один ерке. Вечером мы возвращались домой, где верблюдиц ждали верблюжата, а меня — гостеприимная чабанская семья.

Признаться, поначалу чабаны отнеслись к моим занятиям с известной долей недоверия. Мой интерес к тому, как верблюды реагируют на поведение людей, друг друга, как ориентируются в пустыне и тому подобное, казался им не слишком важным и уж по крайней мере не стоившим того, чтобы ради этого ехать из Москвы в Туркмению. Но уже через день отношение изменилось. Чабаны поняли, как тесно связано поведение животных с их ежедневной работой. И сам почтенный Агали-ага и его сыновья наперебой стремились поделиться со мной своими наблюдениями. Как-то Агали-ага объяснил мне, почему не сразу понял цель моих занятий: раньше никто из приезжих не интересовался чабанской наукой, она оставалась делом самих верблюдоводов, передаваясь из поколения в поколение. Имелись в ней и свои профессора, и свои проблемы.