Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [8]

Несмотря на отчаянное положение, оставшиеся в штольне войска продолжали сражаться. Наши снайперы уничтожили из амбразур не одну сотню вражеских солдат, а разведчики однажды даже привели группу захваченных в плен румын. Все это приводило в бешенство фашистское командование. Все чаще слышались взрывы. Противник заваливал ходы, хотел похоронить нас заживо. После одного такого взрыва произошел крупный обвал внутри штольни. Несколько наших товарищей оказалось в каменном мешке. Они подавали слабые голоса, просили помощи. А все, что мы могли сделать, — слегка поцарапать штыками многотонные каменные глыбы.

После серии взрывов в подземных коридорах несколько дней стояла едкая пыль. Нечем было дышать. Потом к пыли примешался дым. Мы долго не могли обнаружить, откуда он просачивался. Дым разъедал глаза, вызывал удушье, кашель Позже мы выяснили, что гитлеровцы в нескольких местах пропустили сквозь щели резиновые шланги и компрессорами нагнетают дым в каменоломни.

И это не помогло. Подземные бойцы продолжали войну. Правда, нас в живых осталась горстка, а боеспособных — и того меньше. Я пока еще мог держать в руках оружие. Поэтому на меня и пал черед возглавить разведывательную группу.

Глава 3 . Разведка

На железной треноге греется в котелке чай. Мы лежим у костра, молча слушаем, как потрескивают поленья. Сыро, стынут ноги, холод сковывает конечности. Старший лейтенант Белов разливает кипяток в жестяные банки из-под консервов. Уже много времени чай и сахар — единственная наша пища.

Полковник Верушкин достает что-то из кармана. Наклоняется к моей банке, сыплет из мешочка белый песок.

— Федор Алексеевич, зачем?

— Ладно, ладно… — отстраняет он мою руку. — Я сберег немного для вас. Подкрепляйтесь, вам сейчас нужно сил накопить, а я обойдусь.

Белов тоже протестует, решительно отказывается взять у полковника порцию сахара. Он сидя глотает кипяток, приговаривая:

— Хорош чаек, только закусить нечем.

Белов — человек веселый, звонкоголосый, но с тех пор, как мы перешли на один чай, и он притих. Иссяк запас прибауток и анекдотов, исчез куда-то смех. Руки его бессильно болтаются, живот запал, грудь ввалилась. Но сегодня в связи с предстоящей вылазкой у Белова поднялось настроение, пробует даже шутить.

— Возвратимся из разведки, товарищ полковник, и я вам принесу, знаете что? Окорок, буханку белого хлеба и бутылку «Масандры»…

При этих словах я ощущаю ароматный до головокружения запах свежевыпеченного хлеба. Прикрываю глаза и вижу мою старую мать. Какой вкусный хлеб умеет она печь! Последнее время меня все чаще преследует странное ощущение: мне кажется, что я никогда уже не смогу насытиться. Видимо, длительное недоедание до болезненности обостряет воображение.

Верушкин устраивается поудобнее возле огня.

— Ты лучше прихлопни десяток фрицев, — напутствует он старшего лейтенанта. — А хлеб и окорок отдашь девушкам. Мне не надо, я выдержу…

И вдруг меня будто кольнуло в сердце. Как же я в суматохе и беготне забыл проведать наших врачей! Наших милых, добрых, заботливых. Их у нас пятеро. Накануне боев у Владиславовки они прибыли к нам из Краснодара. Только-только закончили медицинский институт. Подтянутые, начищенные, в пилотках, которые так кокетливо сидели на головах.

В тот день, когда начальник госпиталя Асеев лечил мою ногу, я познакомился с одной из них — Валей. От нее узнал, при каких обстоятельствах пятеро молодых врачей очутились в каменоломнях.

С Валей мы часто встречались. Я узнавал ее голос даже в темноте. По утрам она приходила на склад и получала продукты для раненых. Не зная действительного положения с продовольствием, она выпрашивала у кладовщика лишнюю крупицу для больных.

— Я не для себя, честное слово, раненный лейтенант просит есть…

Точно родная дочь была для меня Валя. Она вдохновенно рассказывала о Краснодаре — очень любила свой город. Приглашала в гости после войны. Я долго хранил ее адрес, но впоследствии вынужден был уничтожить блокнот.

Раненые сердечно относились к Вале и ее подругам. Проходя мимо госпиталя, я нередко слышал:

— Доктора Валю позовите, доктора Валю…

Но длительный голод сделал свое дело. Четверо девушек слегли сразу. Валя некоторое время крепилась. Ухаживала за ранеными, подавала им сахар и воду. Потом и она слегла и уже больше не подымалась. В последний раз я упрашивал ее выпить чаю, но она отказалась. Просила только навещать ее обязательно.

Двести метров бреду целое столетие. Поднимаю полог, держа впереди себя лучину. При виде моей тощей длинной фигуры с огнивом в руке Валя испугалась. Широко открыла глаза и, как мне показалось, беззвучно вскрикнула.

— Это я, Валюша, не пугайтесь.

Она не пошевелилась. Четыре одеяла, под которыми лежали Валины подруги, тоже не шевелились. И сейчас, спустя много лет, не берусь утверждать, теплилась ли под ними жизнь.

— Я знала, что вы не забудете меня, — обрадовалась девушка.

Говорить ей было трудно, она поминутно умолкала, чтобы набраться сил для очередной фразы.

— У меня к вам просьба, Андрей Иоанникиевич, — продолжала Валя, — вынесите меня отсюда. К амбразуре. У меня нет сил добраться туда А я так хочу увидеть солнце, хоть разочек… И потом — мне тут страшно. Крысы…