Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [78]
— Возьми подкрепись.
Пока я торопливо ел, Кондаков докладывал о готовности боевых групп.
— Ты понимаешь, о чем я толкую? — шутил Иван Михайлович. — Или, может, вся энергия уходит на картошку?
— Не волнуйся, еще три-четыре таких порции, и твой командующий будет в полной боевой.
Доклад начальника штаба не внес существенных изменений в мое представление о наших силах. Беспокоило не только то, что ряды наши жидковаты. Ведь побеждают не числом, а умением. Тревожило другое: мы плохо знаем людей, по крайней мере это касается лично меня, поскольку жил я в санитарном лагере.
— Хватит ли у наших бойцов хладнокровия, мужества, выдержки, наконец, обычной организованности, чтобы выполнить до конца задачу? — поставил я вопрос Кондакову.
Иван Михайлович замялся:
— Боевые тройки и пятерки подбираются из людей проверенных.
— Допустим, они абсолютно надежны. Ну, а готовы ли мы после выполнения первой части нашего плана, когда действовать будут небольшие группы, перестроиться в роты, батальоны, чтобы вести дальнейшее наступление? Будут ли бойцы знать своих командиров и подчиняться им?
— Дело в самих командирах, — заключил Иван Михайлович.
— Совершенно верно! Тогда давай проведем смотр наших сил, чтобы люди увидели друг друга. Это поднимет у всех боевой дух.
Всю ночь ворочался я на жестких нарах, обдумывая план осмотра боевых сил нашей подпольной армии. Советская организация полностью поддержала наше с Кондаковым предложение. Поставили об этом в известность Дюрмайера. Он тоже одобрил идею проведения смотра, но предупредил быть очень осторожными. Эсэсовцы могут смекнуть, в чем дело. А эти подлецы и сейчас еще уверены, что вот-вот свершится какое-то чудо и Советская Армия вновь покатится на восток. Они готовы на любое зверство.
Наступил долгожданный вечер. После проверки, когда заключенные имели в своем распоряжении час и могли походить по аппель-плацу, мы с Иваном Михайловичем стояли на углу барака и вели мирную обстоятельную беседу. А в это время по кругу прохаживались тройками и пятерками будущие бойцы и командиры. Расстояние между группами — пятнадцать-двадцать метров. В центре каждой группы — командир. Кондаков называл имена: Юрий Цуркан, Сергей Розанов, Семен Подорожный, Павел Лелякин, Юрий Пиляр, Иван Панфилов, Михаил Шинкаренко, Георгий Арапов.
— Этот мне знаком, — сказал я. — Храбрый человек. Работает в оружейных мастерских. Снабжает нас пистолетами.
Иван Михайлович продолжал называть новые имена: Бурлаченко, Федор Бадылевский, Иван Дорошенко, Михаил Журин, Николай Рассадников, Александр Шлыков, Андрей Коток, Усольцев, Иванов, Ермольцев, Белозеров, Петров, Амалицкий, Зубков…
— Ну как? Что скажешь? — довольный полученным эффектом спросил Кондаков, когда последняя пятерка удалилась от нас.
— Здорово!
Я полностью находился под впечатлением только что виденного. Несомненно — смотр заставил людей еще больше подтянуться. Дисциплина — мать победы. Люди посерьезнели, почувствовали: то, к чему они себя готовят, начнется очень скоро.
Не успел я расположиться в своей берлоге, как связной вызвал меня и Кондакова на выход. В тусклом свете фонаря я увидел высокого крепко сбитого человека. Иван Михайлович представил:
— Юзеф Циранкевич, руководитель польских групп. Нам надо условиться о совместных действиях с польскими товарищами.
Мы обменялись рукопожатиями. Циранкевич говорил не спеша, легко подбирая русские слова:
— Будем действовать вместе. У нас сильная группа. Только вместе!
Глава 31. Навстречу свободе
Из окна барака, как на ладони, виден притихший каменный аппель-плац. Вот шагают к комендатуре два эсэсовца. Одеты они в новенькую форму, сапоги отсвечивают на солнце, но походка у них вялая, неуверенная. Не те стали эсэсовцы, как-то сразу присмирели, сошла с них наглая самоуверенность. Некоторые даже пробуют заигрывать со своими соотечественниками, заключенными, высказывают сомнение в победе Гитлера.
Но порядки в лагере остаются прежними. Еще ярче полыхает пламя над крематорием, день и ночь валит из его трубы черный дым, наполняя воздух смрадом паленого человеческого мяса. Прислонясь лбом к холодному стеклу, я гляжу на площадь и вижу ту же картину, которую наблюдали мы и вчера, и позавчера, и много дней назад. Длинная вереница людей-скелетов, человек двести, под охраной десятка солдат СС и нескольких овчарок направляется туда, откуда тянет горелым мясом. Задние путаются в собственных ногах, валятся на камень, их поднимают товарищи, подталкивают немцы. Мне слышен резкий голос охранника: «Schnell, schnell!..» Куда он торопит их?
За плечами у меня кто-то учащенно дышит. Это Валентин Сахаров. Энергия и неутомимость бесстрашного парня поражала. За день он успевал побывать во многих бараках, встретиться с членами комитета, добыть важную информацию.
— Есть новости?
Валентин торопливо сообщил мне то, о чем мы догадывались раньше: комендант Цирайс получил от Гиммлера секретный приказ о немедленном уничтожении всех заключенных в Маутхаузене и его филиалах.
— Приказ передан через гаулейтера Эйгрубера, — говорил Сахаров, — и предусматривает три варианта: первый — загнать всех заключенных в штольни, пустить туда газ, а входы взорвать. Вариант второй: положить в пищу узникам сильно действующий яд. В-третьих, уничтожить лагерь со всем живым и мертвым при помощи авиации и артиллерии.
