Это трава - [56]

Присев рядом с ним, я сказал:

— Что же теперь делать? Не сходить ли тебе к врачу? Кровь просочилась сквозь платок, вид у Драчуна был много хуже, чем его состояние.

— Нет, — ответил он» с презрительной усмешкой. — Ведь порез неглубокий?

— Пони подковой содрал кожу, — сказал я, — это не порез, скорей ссадина. И все же надо бы к ней что-нибудь приложить.

— Приду домой, так приложу, — сказал он, подымаясь на йоги.

Он еще немного поговорил о подробностях драки с торговцем, которому пришел на помощь, а затем мы вернулись к своей тележке. В этот вечер он ушел домой рано.

Когда назавтра вечером я подошел к тележке, он приветливо со мной поздоровался.

— Принес твой платок, — сказал он и подошел к тележке, где среди хлебцев лежал выстиранный, выглаженный и аккуратно завернутый в обрывок газетной бумаги мой носовой платок.

Он отдал мне его, затем подошел к передку тележки и достал картонную коробку для обуви.

— Я знаю, ты любишь животных, — сказал он, — вот я и купил тебе черепаху.

Я приподнял крышку, сидевшая в коробке черепашка из реки Мэррей поспешно втянула голову под прикрытие панциря.

А неделю спустя он подарил мне птицу.

— Я знаю, ты их любишь, — сказал он.

ГЛАВА 4

В эпоху пирожника, как я назвал этот период моей жизни, я перепробовал множество занятий. Я был опытным бухгалтером и в условиях возраставшего благосостояния середины двадцатых годов легко находил себе работу.

Но постоянное место мне получить так и не удалось. Меня нанимали разные конторы, когда нужно было срочно помочь в работе или привести в порядок бухгалтерские книги, запущенные собственными служащими.

Моя первая служба в городе у Смога и Бернса закалила меня. Я приучился думать, что брать меня на работу будут только те, кто понимает, что я готов трудиться больше и усерднее, чем здоровые люди, не изведавшие безработицы. Предприниматели, руководствовавшиеся такими соображениями, были жестоки. «Что ж, — рассуждали они, — может быть, и имеет смысл дать временное место калеке. В6 всяком случае, можно попытаться».

Такого рода служба ничего не сулила мне в будущем, но я получал полную оплату, и мне удалось подкопить немного денег и купить себе кое-что из одежды. Раз в неделю я мог посещать кино. Я мог ездить на трамвае когда угодно.

В течение года, что я проработал у Смога и Бернса, мне было очень трудно сводить концы с концами. Каждое заработанное мною пенни было на счету. Прежде чем сесть в трамвай, я должен был подумать, могу ли я себе это позволить. Мыло для бритья являлось для меня роскошью; зубная паста была мне не по средствам.

Все свои средства я носил в кармане и часто их пересчитывал. Я выписывал на бумаге расходы, предстоявшие до ближайшей получки. Если в конце недели у меня в кармане оставалось три пенса, я считал, что дела мои не так уж плохи.

На протяжении всего этого периода меня поддерживало обещание, данное миссис Смолпэк, что после того, как я проработаю год, она будет полностью выплачивать полагающееся мне жалованье. День, когда обещание это будет приведено в исполнение, сиял передо мной, и сияние становилось все более ярким по мере того, как расстояние между нами сокращалось.

Но еще более важным, чем лишние деньги, которые я стал бы получать с прибавкой жалованья, было бы избавление от давившего меня чувства неполноценности. Моя еженедельная получка, равнявшаяся половине жалованья здорового человека, постоянно напоминала мне, что я не такой, как все, и что на шкале оценки служащих я занимаю, по мнению хозяев, весьма низкое место. Если бы мне стали платить столько же, сколько другим клеркам, для меня это был бы огромный шаг вперед. Только в этом случае я перестал бы чувствовать себя неудачником.

Истек год, и я ожидал, что миссис Смолпэк объявит мне о прибавке. Я не сомневался, что она это сделает. Я все еще думал, что мир деловых отношений управляется теми же законами, которые существуют в отношениях между друзьями. Обещание обязывало.

Управляющий мистер Слейд часто хвалил меня. Я знал, что он докладывал миссис Смолпэк о том, как хорошо я работаю, и мысленно уже видел, как обмениваюсь с ней рукопожатием, принимая поздравления с окончанием года работы и прибавкой жалованья.

Но неделя проходила за неделей, и я не видел никаких признаков того, что миссис Смолпэк намерена сдержать свое слово. Напомнить ей о нашей договоренности я считал унизительным. Мне казалось постыдным выпрашивать то, на что имеешь право, и я все откладывал разговор с ней, надеясь, что она наконец вспомнит о нашем условии.

И вот мне представилась возможность напомнить о нем. Как-то она остановилась за моим стулом, заглядывая через мое плечо в гроссбух, куда я вносил какие-то цифры. Она спросила меня что-то об одном из клиентов, задержавшемся с платежами, и я сообщил, что уже написал ему по этому поводу.

Она собиралась уйти, но я повернулся к ней и сказал:

— А знаете, миссис Смолпэк, я ведь проработал у вас уже больше года; помните, когда вы меня нанимали, вы обещали мне полный оклад после того, как я проработаю год. Вы, наверно, об этом забыли, и я решил вам напомнить.

По мере того как она меня слушала, медленная, но неумолимая перемена происходила в ней. Спокойствие, с которым она говорила со мной прежде, улетучилось при первых же моих словах. Краска залила ее лицо, дыхание участилось. Я заметил это, и мой голос стал терять уверенность. Когда я кончил говорить, она с минуту молчала, в упор смотря на меня, подыскивая слова, чтобы излить кипевшее в ней негодование. Наконец, сдерживая ярость, произнесла: