Это трава - [2]

— Ладно, — согласился я.

И тогда я стал получать ответы на свои письма. Меня просили зайти в контору для переговоров. Постепенно я стал привыкать к удивлению, появлявшемуся на лицах тех, в чей кабинет я входил, к внезапному интересу, с каким хозяин или управляющий углублялся в мое письмо, чтобы дать себе время оправиться от неожиданности. Затем он набирался решимости, распрямлял плечи и встречался со мной взглядом.

— Так вы на костылях?

— Да.

Я объяснял, как это случилось.

— Гм! Да… Печально.

Поводы для отказа эти люди обычно высказывали в сочувственной форме, обильно пересыпая их общими фразами, и порой начинало казаться даже, что ими руководит бессознательное желание заставить полюбоваться собой.

Таким образом, некоторые бизнесмены бывали очень довольны собой, даже горды тем, как тактично они сумели отказать мне в работе, другие же старались не смотреть мне в глаза, когда я поднимался, чтобы уйти.

Я запомнил одного жизнерадостного человека, у которого была весьма бдительная секретарша.

— Мне это очень знакомо. Представьте себе, я знаю о костылях абсолютно все. Сам ходил на костылях три месяца — несчастный случай во время лыжной прогулки. Меня пришлось потом очень долго возить на работу.

Он посмотрел на свои руки, которые в течение трех месяцев сжимали деревянные перекладины костылей, и улыбнулся.

— Натирает подмышки. — Он не спрашивал, он делился опытом. — Очень немногие, говоря о костылях, представляют это себе. Я себе в кровь стирал подмышки.

Много лет назад, так давно, что это уже казалось тяжелым сном, я тоже стирал в кровь кожу под мышками. Теперь она загрубела, как подошва.

— Да, это одно из осложнений, — сказал я. В другой конторе высокий человек с военной выправкой и седыми усами говорил более прямо:

— Я знаю, что вас не обидит мое упоминание о вашем м… м… ну, вашем физическом недостатке. Он очевиден, и было бы глупо с моей стороны и несправедливо по отношению к вам замалчивать его. Видите ли, этот недостаток делает вас непригодным для той конторской работы, какая требуется в наше время, тут уж я ничем не могу помочь. Если разрешите, я бы посоветовал вам научиться плести корзинки или что-нибудь в этом роде. Я слышал, что существуют заведения, где обучают таким вещам. Они специально созданы, чтобы облегчать участь людям вроде вас, и приносят много пользы.

Отец стоял в саду под яблоней, когда я рассказал ему об этом разговоре. Глаза его вдруг сузились, лицо исказилось, словно ярость, которую он старался подавить, все-таки вырвалась наружу. Он вскинул голову к небу, поднял сжатые кулаки, рывком опустил их и гневно выкрикнул:

— Корзины! Будьте вы все прокляты!

Вскоре я понял, что спорить с людьми, вызывавшими меня для переговоров, бесполезно. Мои попытки убедить их в том, что я справлюсь с работой, только раздражали их.

— В данном случае мне очень трудно быть откровенным, — сказал один из них, не отводя глаз от своих ногтей и пробуя крепость их ногтем большого пальца. — Но я вижу, что вы — человек, с которым лучше говорить прямо.

Он на секунду оторвался от своих рук — и строго, поверх очков, поглядел на меня, как бы усомнившись вдруг, действительно ли я таков, каким он видит меня.

Я почувствовал, что он ждет ответа; может быть, я стану молить о сострадании или начну ломать руки.

Но я сказал только:

— Вы правы.

— Беда в том, что вы калека. — Ногти снова завладели его вниманием. Работая у нас, вам придется доставать тяжелые бухгалтерские книги из сейфов, класть их на стол.

— Я могу носить бухгалтерские книги.

— Да, да… Это хорошо. Но у нас есть лестницы.

— Лестницы меня не пугают.

Он начал раздражаться. Чувствовалось, что обычно он восполнял несостоятельность своих доводов громким голосом и сильными выражениями, но сейчас он подавил желание прикрикнуть на меня и произнес медленно и внятно:

— Вы не понимаете. Все мои служащие должны быть людьми крепкими и здоровыми. Весьма сожалею.

Он встал и открыл передо мной дверь.

Дверь… дверь… дверь… Сколько их открывалось и закрывалось за мной, длинная вереница дверей, преграждавших мне путь к работе, к независимости!

Люди эти обходились со мной по-разному, в зависимости от характера, но их отношение ко мне диктовалось одним стремлением — оградить свои интересы, свой бизнес. Бизнес означал для них прибыль, а прибыль достигалась умением и работоспособностью служащих. Мои костыли символизировали беспомощность, они могли быть только бременем для бизнеса, и отнюдь не сулили увеличение прибылей.

Однако вслух высказывались всякие другие причины.

…Теперь, сидя за большим полированным столом прямо против человека с толстыми обрюзглыми щеками, я смотрел на ониксовую подставку, из которой, как рога, торчали две ручки, точно защищая хозяина, и размышляя, какие причины придумает он, чтобы отказать мне в работе. На столе, в деревянной полированной рамке стояла фотография женщины с двумя маленькими девочками. Женщина в белом платье сидела на каменной ограде сада, сбегавшего вниз по склону холма, девочки прильнули к ней, обвив ее шею руками. Мне трудно было бы добраться до этого места из большого дома, крыло которого виднелось на фотографии. Костыли обязательно скользили бы по крутому спуску.