Это очень забавная история - [28]

– Что?

– Ну волосатая такая бородавка, не помнишь? Противная, с углублениями.

– Не было у меня никакой бородавки!

– Да шучу я, Крэйг.

– А, ладно, хех.

Мы оба смеемся: она – свободно и легко, я – бессильно и опустошенно.

– Обещаешь, что не поймешь неправильно, Крэйг?

– Конечно, – вру я.

– Если бы ты попытался подкатить ко мне, я бы, может, тогда не осталась с ним. Но ты не подкатывал.

Ну капец!

– Но смотри, вышло не так уж и плохо: мы с тобой друзья и можем поговорить о таких вот вещах.

– Конечно, можем.

Бли-и-ин!

– Уж поверь, разговаривая с Аароном, я подыхаю со скуки.

– Почему?

– Он постоянно говорит о себе и своих проблемах. Так же, как ты. Вы оба зациклены на себе. Единственная разница в том, что ты себя недооцениваешь, а это еще можно терпеть. Он же о себе такого высокого мнения, что просто противно.

– Спасибо, Ниа, ты просто прелесть.

– Ну, я стараюсь.

– А что, если бы я попытался сейчас? – спрашиваю я. Терять мне нечего.

– Попытался бы что?

– Ну, знаешь, если бы я повел себя по-другому, сказал бы «да пофиг!», дождался бы, пока ты выйдешь, схватил и поцеловал?

– Ну вот еще! У тебя кишка тонка.

– И все же, если бы я так сделал?

– Я бы задала тебе хлопку.

– ХЛОПКУ.

– Ага. Помнишь? Было прикольно.

Я перекладываю телефон от одного уха к другому и говорю:

– Просто хотел прояснить кое-что.

Я улыбаюсь. Это правда: не хочу оставлять хвосты. Мне нужно знать, на какой я позиции. И с Ниа у меня ничего нет: мы не более чем друзья. Свою возможность замутить с ней я упустил, но это ничего. Я много чего упустил. Мне есть о чем сожалеть.

– Крэйг, я беспокоюсь за тебя, – говорит она.

– Почему?

– Не делай глупостей, ладно?

– Не буду, – говорю я. И это не ложь. В том, что я собираюсь сделать, есть здравый смысл.

– Позвони мне, если поймешь, что тебя тянет сделать что-то идиотское.

– Пока, Ниа, – говорю я. И беззвучно проговариваю в трубку «я тебя люблю», надеясь, что она воспримет эти бесшумные вибрации какими-то клетками – и это послужит мне в другой жизни, если та существует. Если это так, я не верю, что следующая жизнь будет удачнее.

– Пока, Крэйг.

Я нажимаю «отбой». По-моему, это жесть, что кнопка «отбой» красного цвета.

Пятнадцать

Глупо было надеяться, что я усну. Как только я выключил свет и отставил чашку из-под молока в сторону, пришло Чувство незасыпания – словно в твоем мозгу встали на дыбы четыре всадника Апокалипсиса, обмотали его веревками, тащат к передней части черепа и верещат: «Ну уж нет, чувак! Нас не проведешь! Ты, значит, решил, что можешь встать в три утра и броситься с Бруклинского моста, спокойно проспав всю ночь? Ты нас плохо знаешь!»

И в моем мозгу началось Зацикливание. Я понимал, что это будет худшее из Зацикливаний, которые у меня когда-то были. Без перерыва будут идти задачи, провалы, трудности. Я так молод, но уже облажался в этой жизни. Я не дурак, но ума у меня хватает только на то, чтобы отхватить неприятностей. А вот на то, чтобы получать хорошие оценки или завести подругу, ума недостает. Девчонки считают меня странным. Я не люблю сорить деньгами. Каждый раз, когда я трачу деньги, мне кажется, что меня изнасиловали. Мне не нравится курить травку, но я все равно курю, и это вгоняет меня в депрессию. С достижениями у меня негусто. Я не занимаюсь спортом. Бросил тай-бо. Ни в какой общественной деятельности не участвую. Мой единственный друг – раздолбай, гений от бога, встречается с прекраснейшей девушкой на свете и даже не подозревает об этом. Я мог бы добиться большего. Я должен добиваться успеха, но не могу, а другие могут, и они моложе меня. Их показывают по телику, им платят, награждают стипендиями, и все у них в порядке. А я до сих пор никто. Когда уже я стану кем-то?

Мысли шли одна за другой без перерыва, выбегали сзади, протискивались вперед и стекали к подбородку: я никто; никогда мне не справиться с этим; скоро все увидят, что я пустышка; все уже знают об этом, просто я не в курсе; я знаю, что я пустышка, просто притворяюсь нормальным. Хорошие же мысли, изредка появлявшиеся в моей голове с прошлой осени, в ужасе забились в переднюю часть мозга, подальше от тех, что поселились в шее и спинном мозгу. Так хреново мне еще никогда не было.

Теперь перед закрытыми глазами проплывает домашка: биржевая настольная игра «Знакомство с Уолл-стрит», доклад по истории про инков, контрольная по математике – они появляются в виде надписей на надгробии. Все это скоро закончится.

Мама забирается в кровать рядышком. Значит, еще рано. Даже одиннадцати нет. Ночка предстоит длинная. Наш пес, Джордан, который должен быть мертв, влезает в кровать вместе с мамой, и я кладу на него руку, хочу ощутить его тепло и успокоиться. Он на меня лает.

Я поворачиваюсь на живот. Подушка пропитывается потом. Поворачиваюсь на спину. Пот впитывается с другой стороны. Ложусь на бок, как маленький. Потею как малыш? Интересно, а в материнской утробе потеют? Кажется, эта ночь никогда не закончится.

– Еще не спишь, Крэйг? – спрашивает, шурша простынями, мама.

– Не сплю.

– Полпервого. Принести хлопья? После хлопьев засыпаешь только так.

– Давай.

– «Чиритос»?

С «Чиритос» я, пожалуй, справлюсь. Мама встает и приносит тарелку хлопьев. Они насыпаны с горкой, и я уминаю их с какой-то особой жестокостью – ведь я ем в последний раз – и заталкиваю их в себя так, словно они мне задолжали. Уж их-то я не выблюю.