Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью - [2]

«Его допрашивали полковник КГБ В. П. МЕНЬШИКОВ и майор КГБ В. Н. МЕЛЬГУНОВ… Он отверг все обвинения как необоснованные и недоказанные. О знакомых и друзьях он говорить отказался. В течение шести дней он со своими „собеседниками" ночевал в гостинице „Новая Московская"». Когда один из следователей уходил, второй доставал книгу с шахматными этюдами и принимался их решать, грызя кончик карандаша. Поначалу пленник думал, что это некий хитроумный прием, а затем понял, что следователь просто ленится и убивает время на работе.

Через шесть дней ему разрешили вернуться в Киев, однако следствие продолжалось. Время от времени, когда он шел домой с работы, из библиотеки, рядом с ним тормозила черная машина, и его снова везли на допрос.

Тем не менее жизнь продолжалась. Его невеста забеременела, и они поженились. В глубине зала, где проходила брачная церемония, дежурил фотограф из КГБ.

Он переехал к жене, ее семья жила в квартире напротив Голосеевского парка, в которой его тесть выстроил целую стену из клеток с канарейками, вольер постоянно мельтешащих на фоне парка пернатых. Всякий раз, когда в дверь звонили, он подскакивал, думая, что это из КГБ, и принимался сжигать все, что могло его скомпрометировать: письма, самиздат, списки арестованных. Канарейки бешено били крыльями в панике. Каждое утро он вставал с рассветом, тихонько включал радиоприемник «Спидола», переключался на короткие волны и начинал размахивать антенной, чтобы прорваться сквозь глушилки. Он залезал на столы и стулья в поисках сигнала, выкручивая звуковой слалом между гэдээровской поп-музыкой и концертами советских военных оркестров. Прижав ухо к динамику, он слышал сквозь шипение и треск волшебные слова: «Говорит Лондон», «Говорит Вашингтон»… И ждал новостей об арестах. В эссе «Радио будущего», написанном поэтом-футуристом Велимиром Хлебниковым в 1921 году, он прочел:

Радио скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество.

Круг его друзей оказался в ловушке. Он писал об этом так: «Гришу вывезли в лес под Киевом и избили, А Ольгу исключительно блядью называли, и чтоб удостоверилась, в вендиспансер к проституткам запихнули. Вот только с Гелием осечка вышла. В изоляторе не лечили, не лечили, не лечили, не лечили, пока не умер».

Все готовились к худшему. Теща научила его тайному «сосисочному коду»: «Если я принесу тебе сосиски, порезанные справа налево, это значит, что нам удалось передать новость о твоем аресте на Запад и об этом сказали по радио. Если я порежу их слева направо, значит, у нас ничего не вышло».

Позже он писал, что это было похоже на бородатый анекдот или сцену из плохого кино, — но тем не менее именно так все и происходило. Они позвонили в шесть утра.

Телеграмма!

В полусне, чтобы после вернуться в сон, ты бормочешь: «Минуточку», натягиваешь, что попадет под руку, нашариваешь в кармане мелочь и отворяешь дверь. Они вваливаются.

Самое обидное, что ты им поверил («Телеграмма!») и все еще сжимаешь в горячей ладони враз вспотевшую мелочь и от обиды чуть не плачешь.

В 8 часов утра 30 сентября 1977 года, аккурат между вызовами на допросы, у них родился ребенок.

Бабушка хотела, чтобы меня назвали Пинхас, в честь ее деда. Родители хотели, чтобы меня звали Федор. В конце концов меня назвали Петром, это было первым именем из всех обсуждавшихся вариантов.

Прошло 40 лет с тех пор, как КГБ преследовал моих родителей всего лишь за желание воспользоваться элементарным правом читать, писать, слушать и говорить то, что они хотят. Сегодня мир, в котором, как они надеялись, цензура падет, словно Берлинская стена, кажется намного ближе: мы живем во времена, которые ученые называют эпохой «информационного изобилия». Но предпосылки, лежавшие в основе борьбы за права и свободы в XX веке — борьбы между гражданами, вооруженными правдой и информацией, и режимами с их цензурой и тайной полицией, — оказались перевернутыми с ног на голову. Сейчас в нашем распоряжении больше информации, чем когда-либо, но она принесла обществу не только ожидаемое благо.

Предполагалось, что чем больше будет информации, тем легче станет противостоять власть имущим — но и они получили новые способы борьбы с инакомыслием. Предполагалось, что чем больше будет информации, тем осмысленнее станут споры — но сейчас похоже, что мы меньше чем когда- либо способны к дискуссии. Предполагалось, что обилие информации будет способствовать взаимопониманию между народами, — но благодаря ей возникли новые и более изощренные формы конфликтов и диверсий. Мы живем в мире взбесившихся систем массового убеждения, в котором плодятся и множатся средства манипуляции, в мире скрытой рекламы, психологических операций, хакеров, ботов, субъективных фактов, дипфейков [1], фейковых новостей, ИГИЛ [2], Путина, троллей, Трампа…

Через 40 лет после задержания и допросов моего отца я замечаю, что в каком-то смысле следую по пути своих родителей, хотя, конечно, я далеко не так смел, уверен в собственной правоте, да и рискую куда меньшим. На момент написания этих строк — а учитывая нестабильность экономической ситуации, все может быть иначе, когда вы будете их читать, — я работаю в одном из подразделений Лондонского университета, где руковожу программой по исследованию новейших технологий влияния. В просторечии их часто называют «пропагандой», но это понятие настолько избито и исковеркано множеством интерпретаций (кто-то считает ее обычным обманом, а кто-то — просто деятельностью по распространению определенных взглядов), что я стараюсь его избегать.