Это не моя жизнь - [56]

– Родная моя, никуда я больше не уеду! – охрипшим, сбивающимся от волнения голосом отвечала мать, целуя и обнимая дочь.

– Ты говорила, что приедешь на следующий день…

– Я не знала, девочка моя, что так надолго! Я не могла знать! Я потом тебе всё объясню! У нас ещё будет много времени…

Внезапно дочь отстранилась от неё и опустила глаза:

– А где твой животик? Где мой братик? Ты привезла мне братика? Ты обещала братика! Как мы его назовём?

– Твой братик… Твоя сестричка… – кое-как подбирая нужные слова, отвечал Изместьев, – у папы на руках. Посмотри внимательно.

– Какая сестричка? – губки дочери мгновенно скривились. – Ты же обещала братика! Ты не помнишь, что ли? Где мой братик?..

Едва Акулина вошла с дочерью в дом, как в нос ударил резкий запах кислой капусты. Чуть позже поняла, что капуста здесь ни при чём, это был запах долго лежавшего грязного тела.

– Федун! Федун! – голос, поначалу не на шутку напугавший Изместьева и чем-то напомнивший Высоцкого, хрипел из глубины дома. – Куды ездил тако-долго? Кто тоби отпущал?

За выцветшей занавеской, в крохотной светёлке, напоминавшей келью, полусидела-полулежала на деревянной койке бледная, оплывшая, седая женщина. По блуждающему взгляду Изместьев догадался, что женщина слепа.

Свекровь догадалась по скрипу половиц, что кто-то к ней вошёл. Правая рука мгновенно описала круг в воздухе, едва не зацепив сноху за кофту:

– Это ты, Кулюшка? Вернулась, доченька! А дитятко где? Внучок мой где? Слава господу, дождалися. Кое-как дожили, слава богу. Как тяжко-то было…

– Это я, мама, я… – с трудом выдавил из себя Изместьев, без труда диагностировав у свекрови последствия геморрагического инсульта. – А внучка твоя у Феди на руках. Внучка у тебя, мама, ещё внучка.

– Ты! Мамой-то! Меня… Первый раз… – всхлипнув, прошептала свекровь, и по отвисшим щекам покатились крупные слёзы. – Доченька! Кулюшка моя! Дай, обниму тебя! Может, в последний раз…

Стараясь не дышать, Изместьев обнял зарыдавшую чужую женщину. В единственной «живой» руке свекрови при этом ощутил недюжинную силу, а взгляд наткнулся на медицинскую «утку» на широком подоконнике, прикрытую почему-то полотенцем. С уткой невозмутимо соседствовали фиалки, алоэ и герань. Интересно, кто за цветами ухаживает?

Ступая по скрипучим половицам обратно, Аркадий подумал, что не выдержит и нескольких дней проживания здесь – не то, что всю оставшуюся жизнь! Медицинский нюх, привыкший на вызовах к различным запахам, всё-таки яростно сопротивлялся витавшим по дому ароматам, то и дело провоцируя рвотный рефлекс.

Тем временем вслед из кельи звучало уже знакомое:

– Федун! Федун! – свекровь сердилась. – Ты пропал, чо ли? Сколько можно тебя ждать?

– Чо тебе, старая? – огрызнулся Фёдор, едва только шагнул через порог. – Дня прожить не можешь! Прекрасно знашь, куды я уехал. Хватит гундеть без продыха!

– Кумушки-то второй день нет, прости-господи! – в келье раздались рыдания. – Сгинула кормилица-то наша! Как вчерась утром ушла, так и… А я что сделаю?

– Ты куды смотрела, старая?! – зарычал Федун, едва не бросив ребёнка на пол. – Кто пас их вчера?

– Дык Митрофан, язви его в дышло! – по-сапожному выразилась свекровь. И вновь запричитала: – Остались без молочка мы!..

– Ты с ним говорила? – рычал Фёдор. – Говорила, я спрашиваю?

Новорождённая от кабаньего рыка, понятное дело, проснулась и заголосила на всю избу.

– Погодите, погодите! – Акулина вместе с ребёнком решила взять инициативу в свои руки. – Это что же, значит? Ты, куманёк, ещё вчерась куда-то слинял, сутки где-то барахтался, а коровка, стал быть, исчезла? На маму нечего орать, сам виноват! Гамадрил небритый!

Фёдор начал бешено вращать глазами и глубоко дышать.

– Эт тя не дёргает! – голос единственного мужчины в доме едва не сорвался на откровенный визг. – Может, ты и зарабатывать начнёшь, кикимора, а? И семью кормить? Что молчишь?

– Может, и начну! И зарабатывать, и кормить! И тебя, жидормота, не спрошу!

Если Изместьеву «вожжа попадала под хвост», то достать её оттуда было чрезвычайно трудно. Качая дочурку, он внимательно осматривал интерьер дома, и с каждым взглядом всё более убеждался, что жить в подобной обстановке никак нельзя.

– Мамочка, не ругайтеся, – умоляла родителей старшая дочь.

– Вы бы перестали матюкаться, а сходили на Будыкино болото! Сдаётся мне, тама Кумушка-то наша, – отрезвляющая фраза раздалась из-за занавески в тот момент, когда Акулина собралась покинуть ненавистную избу раз и навсегда.

– И то верно! – внезапно остыл муженёк. – Разобраться всегда успеем. Сейчас на скору руку перекусим – и в путь-дорожку. А там видно будет…

«На скору руку» означало – смешать варёную картошку с вонючим «постным» маслом, обильно приправить луком, солью и под мутную «самогоночку» смачно отправлять в рот ком за комом. Причём кто из родственников – муж или свекровь? – преуспел в самогоне больше, Акулина так сразу и не определила.

Она готова была приготовить что-нибудь и посущественней, да не нашлось в избе других продуктов. Пить самогон наотрез отказалась, поскольку являлась уже кормящей матерью.

Опёнок на пне

Почему их всегда бывает двое? Не трое, не одна? На этот раз явились в виде бобрих, совсем как в рекламе зубной пасты. Впрочем, Ольга сама их нарисовала. Зачем? Лекция по пиар-текстам, за которую пришлось заплатить нешуточные «бабки», всякие там пресс-киты и байнлайнеры, – всё оказалось повторением пройденного, хорошо забытым старым. Чтобы не задремать от скуки, Ольга и решила порисовать.