Это не моя жизнь - [22]

– И кто же этот пролетарий, впрыснувший в путану редкостное семя, которое она норовит вырвать с корнем?

– Вы будете смеяться, но один из её сутенёров.

– Потрясающе! А как две сотых процента? – решил придраться Изместьев. – Какая-никакая, но цифра!

– Сейчас это по большому счёту не имеет значения. По нашим прогнозам к двадцать четвёртому году технологии должны позволять сводить подобные погрешности к нулю. На том, следующем этапе, вмешается другой эрмикт-коатер, это не мои проблемы… Но я не думал, что женщина, от решения которой зависит будущее планеты, окажется такой глупой и несговорчивой… бабой. Мне казалось, я смогу подобрать к ней ключ. Да и порядки ваши… Диабет этот…

– Что ж, – развёл руками Аркадий, – прогнозы ваши не смогли учесть элементарных вещей. И подход к нашим проституткам нужен совсем иной, нежели тот, которому тебя учили в твоём далёком пятидесятом.

– Она должна слушать, что говорит мужчина.

Доктор хотел расхохотаться, но крайне измождённый вид больного удержал его от этого. Глубоко вздохнув, он спросил:

– Когда эту стерлядь разминируют?

– В смысле, сделают аборт? Завтра должны, – еле слышно произнёс покрасневший Вениамин. – Если это произойдёт, обратно мне можно не возвращаться.

– А ты деньги ей не пробовал предложить?

– Откуда у меня ваши деньги? В наше время наличности давно нет, молодёжь и не представляет, как она выглядит.

Доктор весь внутренне напрягся, поскольку наступал сложнейший момент. Сердце «затукало», казалось, везде: в висках, в шее, в груди. Он был готов к главному вопросу своей жизни:

– А если выполню твою миссию за тебя, если помогу тебе освободиться и беспрепятственно отправиться в своё будущее, ты поможешь мне улететь в… прошлое. Моё прошлое! Успешно реанимированная клиническая смерть у меня была.

– На сколько лет вы бы хотели перенестись? – без эмоций, словно обсуждая в автосалоне мощность продаваемого автомобиля, поинтересовался Поплевко.

– На двадцать, – по-мальчишески выпалил доктор. Потом прикрыл рот ладонью и, озираясь, словно его кто-то мог подслушивать, уточнил: – Вернее, на двадцать три… В тысяча девятьсот восемьдесят пятый. В новогоднюю ночь… Когда забили куранты.

– Считайте, что договорились, – почти не думая, «подписал контракт» Пришелец. – Детали обсудим после… в спокойной обстановке. Сначала уговорите проститутку отказаться от аборта. Это – самое главное. От этого зависит, запомните, будущее цивилизации. Потом – всё остальное.

– Не шутишь? – прохрипел взволнованный Аркадий. – Ты не обманешь меня? В твоём положении просто наобещать с три короба. А потом исчезнуть навеки.

– Если вы сможете просто так… взять и умереть, – спокойно процедил Поплевко. – Если у вас на это хватит мужества, то всё остальное я гарантирую. Можете не сомневаться.

– Хватит… этого самого, – одними губами прошептал Изместьев. – Мужества… Мне кажется… Я думаю… Должно хватить.

Трутень и крапивница

Слова «никогда», «нигде», «ни при каких обстоятельствах» лишали его последней надежды, выбивали из-под ног опору. Ощущения бесперспективности, какой-то стойкой никчёмности были знакомы Савелию уже давно. Кажется, это случилось в восьмом классе на одной из медкомиссий. Когда у многих пацанов над верхней губой появилась растительность, голоса огрубели, состоялся тот роковой осмотр… О котором не хочется вспоминать. Пацанов в кабинете врача попросили раздеться, и он увидел, что скрывалось под их трусами. И что у него по размеру намного меньше. Этот день стал самым чёрным в его пока недлинной жизни.

Усмешки продолжались недолго, но именно после этого события утвердился в мысли, что ему крупно не повезло. И уже не повезёт никогда. Посоветоваться было не с кем. У отца в этом отношении всё выглядело более чем солидно. Савелий отметил как-то в бане… Не за это ли возненавидел отца?

По этой же причине с девушкой, которая очень нравится, НИКОГДА не быть вместе. Даже если предположить невероятное: что разлюбит своего здоровяка, ответит ему, Савелию, взаимностью… Только на секунду предположить! Когда дело дойдёт до… неизбежно-неотвратимого, как поздравление президента за несколько минут до наступления Нового года, весь хрупкий кайф тотчас накроется медным тазом. Он не такой, как все, он – юродивый.

Савелий схватил бинокль и напрягся. На горизонте появился «объект». Впрочем, это и была она, хрупкая, стройная, с осиной талией… Но – увы, не одна, со своим здоровяком, о котором, кстати, Савелий навёл справки.

Если бы его при рождении наградили таким имечком, то он был бы самым несчастным ребёнком в мире. Бенедикт Лепестков… Умереть и не встать. Как она его называет в минуты откровений? Бенечка? Бенуа? Бенни? Девочка, кого ты себе выбрала? Куда смотрела? У тебя такие раскосые карие глазки, которые Савелий готов был целовать всю ночь напролёт, они должны быть зоркими-зоркими. Как ты не рассмотрела, что такому коале ты не нужна. Рядом с ним смотришься как бабочка-крапивница подле навозного жука. Но… тебе не дано слышать голос разума.

Кажется, Крапивница в нём души не чает. В трутне этом. Такими взглядами награждает – в каждом любовь и обещание всего, что можно пообещать в семнадцать лет. В ней столько нерастраченной нежности, что будь Крапивница с Савелием, он только и делал бы, что боялся такую расплескать. Этот же на неё смотрит – только когда пощупать захочется или денег попросить. Трутень! Болиголов!