Это как день посреди ночи - [37]

Я решил как можно быстрее вернуться в Рио-Саладо.

После траурной церемонии Жермена дала мне немного денег и отпустила в Женан-Жато, дав в сопровождающие Бертрана, своего очередного племянника, чтоб он, после этой «экспедиции», вернул ей меня целым и невредимым.

С самого первого взгляда мне показалось, что Женан-Жато изменился. Напирающий город оттеснил дальше к Пети-Лак трущобы и полотняные шатры кочевников. Дебри отступали под натиском армированного бетона, а там, где еще вчера царствовали заваленные мусором пустыри и разбойничьи притоны под открытым небом, сегодня во все стороны тянулись стройки. На месте базара теперь возвышались прочные стены то ли военного гарнизона, то ли тюрьмы. Вербовочные пункты, нередко представлявшие собой стол, сиротливо стоявший у подножия горы металлолома, осаждали толпы отчаявшихся… В то же время в окрестностях по-прежнему непоколебимо царила нужда; она могла устоять перед чем угодно, даже перед самыми восторженными городскими проектами. Вдоль стен так же неслышно крались те же худосочные фигурки; забившись в свои картонные коробки, все так же гнили оборвыши; самые обездоленные жались поближе к харчевням, чтобы приправить свой скудный хлеб тошнотворными запахами стряпни, – пепельные лица, застывшие взгляды и бурнусы, придававшие им сходство с мумиями. Когда мы проходили мимо, они смотрели на нас с таким видом, будто мы воплощали собой само время или были выходцами из параллельного мира. Бертран, напустив на себя воинственный вид, прибавлял шагу каждый раз, когда слышал очередную насмешку или когда на нашей красивой одежде задерживался чей-то косой взгляд. Кое-где возились христиане; натянув на уши фески, расхаживали в европейских нарядах мусульмане; однако в воздухе пахло грозой – застывшей, но готовой в любую минуту разразиться. Время от времени нас встречали галдежом, то переходившим в драку, то внезапно прекращавшимся и сменявшимся тревожной тишиной. Разруха преодолела все границы, и ждать чего-то хорошего больше не приходилось. Развеять эту зловонную атмосферу не могли даже звонкие танцы торговцев водой, совершавших замысловатые пируэты в своих пестрых, увешанных колокольчиками костюмах.

Слишком много вокруг было страдания, слишком…

Женан-Жато стонал и рушился под бременем несбывшихся мечтаний. Ребятишки, предоставленные сами себе, прятались в тени родителей и медленно раскачивались, хмельные от голода и палящего солнца, – выпущенные на волю живые трагедии, отвратительные в своей агрессивности и грязи, бегающие босиком и цепляющиеся за борта грузовиков, выписывавшие среди повозок зигзаги на своих карику[6], веселые и глупые, гоняющие наперегонки со смертью. Кое-где они пинали тряпичный мяч или мерились силой, и тогда в их глазах зажигался восторженный, самоубийственный порыв, от которого кружилась голова.

– В Рио-Саладо все по-другому, да? – спросил Бертран, чтобы немного себя подбодрить.

Его улыбка не заслуживала доверия, по лицу помоями стекал страх. Я тоже боялся, но огненный шар, выжигавший мои внутренности, исчез в тот самый момент, когда я увидел Деревянную Ногу, сидевшего на пороге своей лавки. Бедолага исхудал и чертовски постарел.

Он встретил меня теми же нахмуренными бровями, что и в прошлый раз, одновременно ошеломленный и радостный.

– Слушай, голубоглазик, может, шепнешь мне на ушко, где ты нашел свою счастливую звезду? – бросил он мне, упираясь локтем в колено. – Если Бог и в самом деле есть, то почему он никогда не смотрит в мою сторону?

– Не богохульствуй, – одернул его брадобрей, настолько сливавшийся со своим добром, что поначалу я его даже не заметил, – твоя мерзкая пасть его от нас и отвращает.

Что касается цирюльника, то он не изменился. Разве что лицо его теперь пересекал жуткий шрам от бритвы.

Он не обратил на меня никакого внимания.

В Женан-Жато явно происходили какие-то перемены, но чего от них можно было ожидать, я не знал. Бараки из оцинкованного железа, ранее таившиеся в засаде за зарослями зизифуса, игравшими роль живых изгородей, исчезли, и на их месте, посреди огромной темно-красной проплешины, зияли две ямы, огражденные железной решеткой. То был фундамент большого моста, который вскоре планировалось перебросить через железную дорогу. За нашим патио, чуть дальше разрушенной будки обходчика, в небо вздымались трубы гигантской фабрики, подпиравшей своей оградой наш палисадник.

Деревянная Нога ткнул пальцем в банку с леденцами:

– Хочешь, малыш?

– Нет, спасибо.

Звонко щелкнул металлическими кастаньетами торговец сладостями, скрючившийся под старым, допотопным газовым рожком. На перевязи у него висел видавший виды бидон. Он предложил нам купить у него вафельных трубочек, глаза его при этом блеснули так, что у меня по спине побежал холодок.

Бертран благоразумно шел сзади. Его окружали тени и лица, но ни одно из них не внушало доверия.

– Я подожду здесь, – сказал он, когда мы подошли к патио, – ты, главное, не торопись.

Напротив нашего дворика, в том самом месте, где раньше располагался вольер Уари, вырос добротный дом; его каменная стена тянулась вдоль тропинки, служившей нам улицей и ведущей к тому самому пустырю, на котором меня когда-то чуть не разорвали мальчишки.