Это было в Рочестере - [3]

— Элспет, — говорил герой, — по-моему, тебе вовсе необязательно разговаривать в такой манере.

— О какой еще манере ты говоришь? — спросила Элспет. Тут она всегда тяжело опускалась в кресло, как будто пять суток подряд бродила по улицам.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, — отвечал герой.

— Я тебя не понимаю, — сказала Элспет. Она жевала резинку.

Я вдруг не смог больше терпеть, что она жует резинку.

— Пожалуйста, бога ради, — вскричал я, — выбросьте эту резинку!

В театре воцарилась тишина. За три недели здесь впервые повысили голос.

— Ну что ж, — холодно сказала героиня. — Только зачем кричать?

Она неторопливо встала и прошла через всю сцену, размеренно жуя. Широким, размашистым жестом она прилепила резинку на покрытую золоченой краской арку просцениума, после чего высокомерно прошествовала обратно к своему месту и тяжело упала в кресло.

— Двигайтесь! — завопил я и встал. — Вы играете молодую, страстную девушку. От вас ожидают, что вы будете ходить по сцене, пританцовывая. Я хочу видеть хоть какие-то признаки жизни! И это касается всей труппы, черт побери! Уже три недели тут царит похоронная атмосфера!

Наступило молчание, потом героиня ударилась в слезы. Минут через пять, подняв, что им не будет конца, я объявил труппе, что на сегодня репетиция окончена.

— Завтра, — сказал я, — мы попробуем придать этой пьесе жизни. По-настоящему попробуем.

Актеры тихонько ушли со сцены, кроме героини, которая по-прежнему громко плакала.

— Послушайте, Роберт. — Я обернулся. У меня за спиной стоял Сандсторм, рядом с ним миссис Сандсторм. — Так ли уж это было необходимо, Роберт?

Я посмотрел на них, несколько озадаченных, аккуратно одетых по случаю воскресенья, и мне самому захотелось заплакать.

— Мне хотелось несколько ускорить темп, мистер Сандсторм, — мягко ответил я. — В этой части пьеса какая-то неживая.

— Мы так не считаем, — возразил Сандсторм, похлопывая себя по запястью блокнотом, в который он за три недели не занес ни одного предложения. — Мы считаем, она очень милая.

— Родственники считают, что пьеса просто удивительная, — заявила миссис Сандсторм. — А они смотрят уже три недели.

— Да никакая она не удивительная, — сказал я, желая помочь им, спасти их. — Я думаю, нам с вами, мистер Сандсторм, надо засесть сегодня вечером и полностью все переписать.

— Послушайте, Роберт… — начал было Сандсторм, и его мальчишеское лицо покрылось морщинами.

— Начнем с первого акта, — быстро продолжал я, желая как можно скорее со всем этим разделаться, — зачем затягивать эту последнюю попытку? — А закончим третьим. В основном будем работать над образом Элспет. Она все время на сцене, и наша задача заставить ее заговорить человеческим языком.

— Но ведь именно так она и говорит, — возразил Сандсторм. — Я знал ее пять лет, и именно так она говорила.

— Это совершенно естественная речь, — вставила миссис Сандсторм.

— Ее речь ужасна, мистер Сандсторм, — сказал я. — Если вы оставите ее в таком виде, нам всем конец.

— Вы действительно так думаете, Роберт? — спросил он.

— Я действительно так думаю. — Я вдруг опустился на подлокотник одного из кресел в проходе.

— Я обдумывал эту пьесу двадцать лет, — сказал Сандсторм, закрыв глаза руками. — Это чистая правда.

— Я полагаю, нам надо обсудить это дело с мамой и с ребятами, — заявила миссис Сандсторм.

— Вы не возражаете? — спросил меня Сандсторм.

— Ради бога, — ответил я. — Я буду на той стороне улицы в баре.

Я прошел по проходу, мимо пятнадцати Сандстормов, которые напряженно вслушивались. Они молча смотрели, как я вышел.

Пока Сандсторм появился в баре, я пропустил три рюмки. Прежде чем сказать что-нибудь, он заказал мне еще рюмку и положил руку мне на плечо.

— Им пьеса нравится, — сказал он. — Семье. Они считают, что публика будет валом валить. Они не видят в пьесе ничего плохого.

— Разумеется, — сказал я, сам точно не зная, что именно «разумеется».

— Я чувствую, Роберт, — продолжал он, — что теперь, в свете всего сказанного вами, пьеса вам не совсем нравится.

Я поболтал оставшийся на дне лед.

— Теперь мне ясно, — сказал он, — что вы не совсем понимаете пьесу. Это естественно, Роберт. Для такой пьесы вы несколько молоды.

— Разумеется.

— Поэтому, если не возражаете, я избавлю вас от ответственности за ее постановку.

— Ну а кто же будет ее ставить? — спросил я.

— Я. В конце концов это же было со мной. Уж если кто и знает, как это было, так это я.

— Угу, — согласился я, вспомнив о блокноте, в котором не было ни одной записи. — Оставшиеся у меня деньги я верну.

— Половину, — сказал Сандсторм. — Мы обсудили этот вопрос и решили, что вы получите половину своего гонорара. Идет?

— Разумеется, — ответил я. — Ну, надеюсь, «Это было в Рочестере» получит Пулитцеровскую премию.

— Спасибо, Роберт. Приезжайте к нам в Нью-Джерси.

— Приеду. — Я помахал ему, и он пошел обратно в театр, к своему семейству и к семейству жены, к ведущей актрисе, которая опускалась в кресло, как набитый свинцом сейф, и к пьесе, над которой он думал 20 лет.

Я остался в баре.

Рецензии были очень плохие. «Таймс» писала: «Вчера в «Джексон-театре» состоялась премьера пьесы «Это было в Рочестере». Она написана, финансирована и поставлена Леоном Сандстормом».