Это было в Калаче - [26]

Ночью, когда дед уснул, друзья без труда выбрались из хутора. Три километра до большой дороги они преодолели без передышки. Но напрасно юные разведчики пролежали несколько часов возле дороги. На востоке уже слегка засеребрилось небо, а тут — ни одной машины, ни одного солдата.

Уже светало, когда вернулись. Дед не спал. Немца под плетнем не было.

— А я уж думал, вы совсем ушли. Скучно со старым небось, — встретил их старик.

— Что ты, дедуся? Нам здесь нравится, — неуверенно заметил Кошелев.

А дед, довольный тем, что ребята вернулись, уже приступил с допросом:

— И где это вас черти носили? Ночью проснулся — пусто. Выглянул во двор — ни вас, ни этого пьянчуги. По хутору в такие часы ходить запрещено.

— Да мы, дедушка, на большую дорогу ходили, хотели кого из знакомых встретить, — наспех придумал Цыганков.

— Чудаки! — засмеялся дед. — Там сейчас не токмо знакомого — немца паршивого не встретишь. Пашка, может, и помнит — есть недалеко отсюда три крутые балки. Одна за другой. Так вот, наши отступали, они все мосты через эти балки взорвали. Немцы теперь огромный крюк делают, а большак скоро травой зарастет. А ты — «знакомых встретить». Да и какие нонче могут быть знакомые!..

Пашка вдруг весело заржал:

— Оглянись, дедусь, вот и знакомый твой!

В калитку входил давешний солдат — опухший, растрепанный, без ремня и в рваных сапогах. Он долго что-то растерянно объяснял деду, показывая на ноги и на живот. Кое-как поняли, что солдат ищет свои сапоги и ремень (на ногах у него была чужая обувь).

Сапоги нашли в густой лебеде у плетня (видно, как бросил их немец сюда, так и остались лежать), ремень валялся в трех метрах от сапог. В ножнах штыка не оказалось. Но солдат, обрадованный находками, махнул рукой и попросил у деда «самегена». Через полчаса, покачиваясь, он уже шел по улице и мурлыкал под нос какую-то песенку.

А ребятам было не до смеха. Выходит, зря они рисковали, пробираясь во вражеский тыл. Полковник, наверное, знал, что дорога эта сейчас потеряла свое значение, и, конечно, направил своих разведчиков в другие места. А неудачникам придется возвращаться с пустыми руками. Может, дед Григорий знает, где теперь проходят магистрали, по которым гитлеровцы перебрасывают подкрепления к фронту? Но как у него спросишь об этом? Всю правду ведь не расскажешь — военная тайна.

Так и уснули друзья, ничего не придумав. А к вечеру, когда проснулись, пришли к выводу: надо возвращаться; может быть, на обратном пути подвернется что-нибудь подходящее. Иначе просто стыд. Правда, Пашка заметил, что никакого стыда нет, ведь никто не узнает, что они были в тылу у фашистов.

Надежды возложили на будущее. Решили к полуночи тайком покинуть деда.

К вечеру стало пасмурно. На землю упали капли реденького дождя.

Стемнело. Ребята лежали на тулупе и прислушивались к дыханию деда: скорей бы уснул. Но к старику, как нарочно, сон не шел. Дед Григорий ворочался на полу. Дважды выходил во двор покурить, снова ложился и опять вздыхал и кашлял.

Медленно текли минуты. Но вот дыхание старика стало ровнее: он задремал. Иван толкнул Пашку локтем и шепнул:

— Ждем еще минут пять и уходим.

Дед захрапел. Кошелев знал: это верный признак, что старик теперь раньше, чем через час-полтора не проснется.

— Пора, — сказал Пашка, приподнимаясь.

И вдруг неподалеку, на окраине хутора, залаяла собака. Храп в хате мгновенно оборвался. Дед Григорий приподнял голову, прислушался. Удивились и ребята. Они знали, что фашисты, едва вошли в хутор, перестреляли всех собак. Откуда же взялась эта, нарушившая ночную тишину?

В лае звучало остервенение, злоба. Донеслась неразборчивая немецкая речь. Потом раздался выстрел; собачий лай перешел в визг; еще один выстрел — визг прервался, стало тихо, только доносились возбужденные голоса немцев.

Дед вздохнул:

— И откуда она взялась, эта псина? Подвернулась под горячую руку.

Он нащупал в темноте кисет, чиркнул кресалом, пламя осветило горбатый, в прожилках нос. Вылазка ребят откладывалась на неопределенный срок.

Голоса солдат приближались. Вот кто-то забарабанил в дверь. Дед поспешно вскочил, щелкнул задвижкой. В хату вошел солдат. Луч фонарика обежал все углы и остановился на лицах ребят.

— Это кто? — спросил вошедший.

— Внуки брата, из Суровикино, навестить меня пришли, — объяснил дед Григорий. Луч фонарика светил ему прямо в глаза, и старик, щурясь, отворачивался в сторону.

Вошедший солдат приказал зажечь лучину и что-то крикнул по-немецки тем, кто оставался во дворе. Сначала в дверях появился еще один немец, за ним — две девушки и третий гитлеровец. Цыганков чуть не ахнул от изумления: он узнал Катю и Тоню.

Один фашист остался возле двери, двое других уселись на скамейку, положив автоматы на стол. Девушки стояли, касаясь плечами друг друга.

— Партизаны? — старший в патруле начал допрос.

— Что вы, дяденька! — заговорила Катя. — Суровикинские мы, в Ляпичево идем к родственникам.

— Суровикинские? — фашист повернулся к ребятам. — Знаете их?

Только сейчас Катя и Тоня увидели Цыганкова и его товарища. Девушки замерли от неожиданности.

— А как же, знаю, — уверенно соврал Иван и добавил: — Вот у той, — показал на Катю, — я еще семечки на базаре покупал.