Это было в Дахау - [9]

– И за что же вы попали? – спросил я. Они переглянулись.

Лимбуржец сказал:

– Они арестовали моего сына. Он заболел, и его отправили в больницу. В бельгийскую больницу. Они все боялись, что он убежит по дороге, но он исчез из больницы. И теперь меня обвиняют в том, что я его оттуда вывез.

– Ты?

– Конечно же, нет. Я и понятия не имею, где он.

Франеке – цветочник из Мортселя – сказал:

– Мне никто не верит, но я действительно не знаю, почему я здесь.

– Зови меня просто Наполеоном,- представился маленький насмешливый мужчина. – Меня в наших краях все так звали. Я тоже не знаю, за что попал сюда.

– Меня арестовали прямо на службе, – рассказывал Липпефелд. – Даже не представляю, в чем причина. Здесь я ввел военные порядки. Считаю эту камеру как бы армейским карцером, где все должны выполнять определенные обязанности. С завтрашнего утра включишься и ты.

– Какой великолепный кусок мяса! – воскликнул лимбуржец.

– Нужно молиться, – назидательно сказал Франеке.

– Молиться? – возмутился я. – Зачем это?

Я получил среднее образование в католическом коллеже, где меня навсегда сделали атеистом и антиклерикалом.

– Чертовски хороший кусок мяса! – не унимался лимбуржец.

– Оставь его в покое, – взорвался Наполеон. – Нечего зариться на чужое. Через пару дней он подохнет с голоду. Ведь сопляк еще.

Я и не предполагал, что этот кусок мяса привлечет такое внимание. У меня было такое чувство, что мне больше никогда не захочется есть.

– Хотите попробовать? – спросил я.

– Еще бы! – воскликнул лимбуржец.

Он вытащил нож из треугольного шкафчика и разрезал кусок копченого мяса на пять частей. Остальные внимательно следили, ровно ли он режет.

Франеке встал в угол и отвернулся к стене.

– Кому? – спросил лимбуржец, взяв первый кусок.

– Наполеону.

– А этот?

– Мне.

– А этот?

– Новенькому.

Мясо разделили. Я положил свою долю в тумбочку. Остальные стали жадно есть.

– Ты неправ,- поучал жующий Франеке. – Здесь нужно утешение. И смирение. А их тебе может дать только бог.

– Ешь и не болтай! – рассердился я. – А то ненароком подавишься.

Первым справился с мясом лимбуржец.

– Какой чудесный хлеб! – сказал он.

– Моя мама нечет его сама,- ответил я.

– Сразу видно. Ни в какое сравнение не идет с пресным пайковым хлебом.

Мою буханку тоже разделили на пять частей. Свою долю они умяли сразу, моя осталась в тумбочке.

– Послезавтра и у тебя заурчит в животе, – предсказывал Наполеон.

– Почему тебя прозвали Наполеоном? – поинтересовался я.

Он засмеялся:

– Это еще с той войны. Я поспорил на бутылку джина, что встану на бруствере окопа в позе Наполеона. И получил пулю в ногу. Видишь, остался шрам. Но бутылку джина выиграл.

В полдень принесли суп. Я не стал есть, и Мою порцию разделили на всех. Переливали по ложке в каждую миску, осторожно, почти торжественно. Они вызывали у меня жалость. И презрение. Мне казалось, что, попав в руки врага, человек прежде всего должен думать о сохранении своего достоинства. Было неприятно видеть патриотов, споривших из-за того, что одна ложка супа казалась чуть-чуть полнее другой.

Я решил, что никогда не уподоблюсь им.

На следующий день я съел свою порцию хлеба и сахара – 225 граммов хлеба и четыре куска сахара. Церемония раздела началась сразу. Франеке встал в угол, а лимбуржец взял хлеб.

– Кому?

– Липпефелду. Потом делили сахар.

Скандал разразился из-за того, что Франеке досталось больше всех хлеба и самые крупные куски сахара.

– Ты подсмотрел, каналья. Вчера тебе тоже достался самый большой кусок.

Буханки, весившие по 450 граммов, разрезали на две части очень небрежно. Похоже, что их специально делили неровно, чтобы перессорить заключенных.

Эти ссоры возмущали меня. Пребывание в тюрьме я представлял себе совсем иначе: возвышенные беседы о свободе, о новой демократии. Непременно возвышенные. Но трудно думать о возвышенном, когда голоден.

Кажется, я нашел способ прекратить перебранку из-за хлеба. Я внес предложение:

– Почему вы решили делить вслепую? Давайте лучше установим порядок – от старшего к младшему. Каждый выбирает сам себе порцию. Сначала старший, за ним остальные. На следующий день мы перемещаемся на одно место и таким образом все попеременно будем то первыми, то вторыми, то третьими. А с сахаром поступим наоборот. Тот, кому достанется самый маленький кусок хлеба, получит самые крупные куски сахара.

– Сопляк прав,- сказал лимбуржец, и предложение приняли.

Но и такой порядок ни к чему хорошему не привел. Первый в очереди невероятно долго копался: брал два куска хлеба, сравнивал их, клал один и брал другой, а потом снова хватал первый. И, сделав наконец выбор, расстраивался из-за того, что отложенный кусок казался ему больше. И сахар выбирали не быстрее.

Возобновились шумные и противные скандалы: «Убери свои лапы!» – «Не лапай хлеб!» – «И где тебя только воспитывали, черт побери!»

Четырнадцать дней подряд они делили мой суп в обед и вечером. С каждым днем их порция понемногу уменьшалась: я съедал все больше и больше сам. А когда я впервые съел весь суп, только Наполеон одобрительно похлопал меня по плечу, остальные были разочарованы – словно они уже обрели право на мою порцию.