Этика и материалистическое понимание истории - [25]
Та же самая связь была одновременно исследована с другой стороны статистикой.
Пока община была важнейшим экономическим институтом, вряд ли была какая-нибудь надобность в статистике. Отношения в общине обыкновенно легко поддавались исчислению. Но даже если бы статистика и тут принялась за своё дело, то вряд ли она могла бы прийти к каким-либо научным выводам, так как при небольшом числе наблюдений выводимая на их основании закономерность не может иметь серьёзного значения. Это должно было измениться, когда капиталистическая форма производства вызвала к жизни современные государства, которые не представляли собою, подобно прежним, скопления общин и городов, а были самостоятельными телами с важными экономическими функциями. Кроме того, капиталистическая форма производства не только развила государство до внутреннего рынка, но образовала рядом с этим ещё и мировой рынок. Это породило чрезвычайно запутанные связи, которые было немыслимо охватить без помощи статистики. Основанная ради практических целей взимания податей, рекрутского набора, таможенного ведомства и, наконец, страховых обществ, она распространялась всё более и более на другие области и собрала, в конце концов, громадный материал наблюдений, обнаруживавших законы, которые должны были броситься в глаза внимательным работникам. В Англии уже в конце XVII века со времени Пети существовала «политическая арифметика», в которой, впрочем, ещё большую роль играла субъективная оценка. В начале XIX столетия метод статистических исследований, однако, настолько усовершенствовался, а области его применения до того умножились, что можно было с большой достоверностью установить закономерные факторы в поведении крупных человеческих масс. Бельгиец Кетле сделал в 30-х годах попытку исследовать таким путём физиологию человеческого общества.
Определяющим элементом в изменениях человеческого поведения при этом постоянно признавались материальные, обыкновенно экономические изменения. Так была установлена зависимость увеличения и уменьшения преступлений, самоубийств, браков от повышения и понижения хлебных цен.
Конечно, это не значило, будто экономические мотивы были единственными причинами заключения браков вообще. Никто не станет утверждать, что половой инстинкт есть экономический мотив. Но изменение в числе ежегодных браков вызывается изменениями в экономическом положении.
Рядом со всеми этими новыми науками произошла, наконец, перемена отчасти и в характере современного исторического исследования. Французская революция настолько явственно обнаружила классовую борьбу, что не только её историки должны были признать это, но и некоторые другие историки получили толчок к тому, чтобы исследовать роль классовой борьбы в разных периодах истории и установить в лице её жизненную силу общественного развития. Но классы, в свою очередь, представляют продукт экономической структуры общества; из этой последней возникают также и противоречия, следовательно, борьба классов. Элементом, сплачивающим каждый класс в нечто целое, отделяющим его от других классов, определяющим его противоположение этим последним, являются его своеобразные классовые интересы, интересы нового порядка, которым ни один этик XVIII столетия не оказал внимания, к какому бы направлению он ни принадлежал.
Благодаря всем этим успехам и открытиям, которые часто были отрывочны и не обнаруживались ещё вполне ясно, к 40-м годам XIX века даны были уже все существенные элементы материалистического понимания истории. Они нуждались только в мастерах, способных овладеть ими и соединить в одну общую систему. Это, как известно, и сделали Энгельс с Марксом.
Только для таких глубоких мыслителей, как они, по силам было такое творческое дело. Постольку оно и является их личным творением. Но ни для какого Энгельса, ни для какого Маркса это не было бы мыслимо в XVIII столетии, т. е. раньше, чем новые науки доставили необходимое количество новых выводов. Конечно, и человек, обладающий гением Гельвеция или Канта, мог бы тоже открыть материалистическое понимание истории, если бы к его времени были выполнены эти предварительные научные условия. Но и Энгельс с Марксом, несмотря на свой гений и предварительную работу, сделанную новыми науками, не были бы в состоянии к 40-м годам сделать такого открытия, если бы они не стояли на точке зрения пролетариата и, следовательно, не были социалистами. Это тоже было безусловно необходимо для того, чтобы открыть это историческое понимание. В этом смысле оно является пролетарской философией, а противоположные ему воззрения представляют буржуазную философию.
Проникновение идеи развития в науку об обществе совершилось во время реакции, когда о дальнейшем развитии общества не было и речи; идея развития служила только для объяснения прежнего развития, а благодаря этому до некоторой степени и для оправдания, иногда же прямо-таки для преображения прошлого. Таким образом, реакционная черта проходит в первых 10-летиях минувшего столетия красной нитью как через романтику, так и через историческую школу права, через всё исследование прошлого, даже через изучение санскрита, вспомним, например, буддизм Шопенгауэра. То же следует сказать и о философии, которая сделала центральным пунктом своей системы идею развития этой эпохи, о гегелевской философии. И она должна была превратиться в превознесение прежнего развития, которое должно было своё последнее завершение найти в монархии Божьею милостью. Будучи реакционной философией, она должна была быть также и
