Эта жизнь мне только снится - [45]

Что привело к столь стремительному концу? Есенин не приехал умирать – это бесспорно. Мучительное состояние похмелья? Но он накануне был трезв. Галлюцинации, которые начинаются у алкоголиков как раз тогда, когда они бросают пить? Но Есенин пьянствовал не столь продолжительное время, чтобы у него начались галлюцинации.

«Переиграл»? Когда я увидел его висящий труп, я пережил нечто, что сильнее ужаса и отчаяния.

Труп держался одной рукой за трубу отопления. Есенин не сделал петли, он замотал себе шею веревкой так же, как заматывал ее шарфом. Он мог выпрыгнуть в любую минуту. Почему он схватился рукой за трубу? Чтобы не вывалиться или же – чтобы не дать себе возможности умереть? Говорят, что вскрытием установлена его мгновенная смерть от разрыва позвонка. Может быть, он не рассчитал силы падения, когда выбил из-под себя тумбочку – и умер случайно, желая только поиграть со смертью?

Все это пока неразрешимая тайна. Быть может, наука когда-нибудь найдет способ открывать психические тайны даже после того, как человек умер. Но пока еще этого нет. Врач, делавший вскрытие, на мой вопрос – можно ли что-нибудь из последних психических переживаний установить путем вскрытия, ответил, с грустью пожав плечами:

– Наука тут бессильна. Мы можем установить только физические аномалии, психика же отлетает вместе с последним вздохом. Она для нас неуловима, поскольку мы имеем дело уже с трупом.

1926

Надежда Васильевна Плевицкая Клюев и Есенин

Из книги «Мой путь с песней» Н.В. Плевицкой.

На второй неделе поста в Михайловском театре давался концерт под покровительством великой княгини Ольги Николаевны в пользу семей убитых воинов.

Там было мое первое выступление после приезда с фронта.

Тогда же тихой, вкрадчивой поступью вошел ко мне и поэт-крестьянин Н. Клюев.

Мне говорили, что Клюев притворяется, что он хитрит. Но как может человек притворяться до того, чтобы плакать!

Я пригласила его к себе, и Н. Клюев бывал у меня.

Он нуждался и жил вместе с Сергеем Есениным, о котором всегда говорил с большой нежностью, называя его «златокудрым юношей». Талант Есенина он почитал высоко.

Однажды он привел ко мне «златокудрого». Оба поэта были в поддевкax. Есенин обличьем был настоящий деревенский щеголь, и в его стихах, которые он читал, чувствовалось подражание Клюеву.

Сначала Есенин стеснялся, как девушка, а потом осмелел и за обедом стал трунить над Клюевым. Тот ежился и, втягивая голову в плечи, опускал Глаза и разглядывал пальцы, на которых вместо ногтей были поперечные, синеватые полоски.

– Ах, Сереженька, еретик, – говорил он тишайшим голосом.

Что-то затаенное и хлыстовское было в нем, но он был умен и беседой не утомлял, а увлекал и сам до того увлекался, что плакал и по-детски вытирал глаза радужным фуляровым платочком.

Он всегда носил этот единственный платочек. Также и рубаха синяя, набойчатая, всегда была на нем одна. Я ему подарила сапоги новые, а то он так и ходил бы в кривых голенищах, на стоптанных каблуках.

Иногда он сидел тихо, засунув руки в рукава поддевки, и молчал. Он всегда молчал кстати, точно узнавал каким-то чутьем, что его молчание мне нужнее беседы.

1929

Роман Борисович Гуль Есенин в Берлине

* * *

Русские писатели ходили по Берлину, кланяясь друг другу. Встречались они часто, потому что жили все в Вестене. Но когда люди кланяются друг другу – это малоинтересно. Я видел многих, когда они не кланялись.

<…>

На Виттенбергпляц я видел неуверенно летящей походкой идущего Сергея Есенина. Но о нем я хочу рассказать подробно.

Я познакомился с Есениным в пьяном виде. Это был вечер, где он читал стихи. Если б Есенин был жив, я б рассказал только об этом вечере. Но Есенина нет. А я его очень люблю. И мне хочется – о Есенине в Берлине – вспомнить все.

В редакции «Новой русской книги» кто-то сказал: «Сейчас Есенин прилетел на самолете с Дункан. Они – в «Накануне». Есенин спорит с Ключниковым об изъятии церковных ценностей». Вопрос тогда был моден. И Есенин был за «изъятие».

В «Доме Искусств» ждали Есенина. Он приехал около часу ночи. Показался в дверях с Дункан и Кусиковым. Ему зааплодировали. Он вошел. Но Дункан войти не хотела. И Есенин вернулся к ней – уговаривать.

Вошли они вместе. Дункан в легком лиловом платье-хитоне. Есенин в светлом костюме и белых туфлях, поддерживая ее под руку. Белые туфли я заметил, когда он вскочил на стул и засвистал в три пальца.

Но они шли неприятно. Коэффициент счастливости брака узнается, когда муж и жена идут рядом. Однажды я видел, как шел с женой киностар Конрад Файт. Файт очень высок, очень худ. Похож на две перекрещенные кости – рост и плечи. На экране его видели многие. Жена его красавица. Она торопилась за ним. Он шел быстро. Она хотела положить ему на плечо руку. И не могла. Не успевала. Так он и ушел вперед.

Есенин неестественно вел Дункан. Неестественно улыбался. Дункан шла легкой, довольной походкой женщины, входившей и не в такие залы.

Умопомешанный эмигрант, увидав Дункан, почему-то закричал: «Vive L’International!» Она кивнула ему головой и ответила: «Chantous la!» В зале были советские и эмигранты. Одни запели, другие засвистали. Кто-то на кого-то бросился в драку. Скандал разразился. Во время него Есенин стоял на стуле.