Эта жизнь мне только снится - [37]

– Вот, Евдокимыч, – продолжал Есенин, – кто бы ни пришел с моей запиской, ты не давай. Я навыдавал их не знаю и кому. Я к тебе скоро зайду. Мы это оформим.

В это время доктор заглянул в дверь. Есенин заторопился и, приветливо улыбаясь ему, сказал:

– Я сейчас, сейчас! Потом повернулся ко мне и с серьезным видом сказал: – Мне долго нельзя. Мне пора домой. Я на три часа вышел.

Провожая его до дверей, я спросил:

– Ты долго там думаешь отдохнуть? Смотри, как ты уже окреп! Посвежел!

– Не-е-т, – вдруг раздраженно бросил Есенин, – мне надоело, над-д-д-оело! Я скоро совсем выйду! – И остановился в раскрытых дверях: – Ты получил от Кати письмо к тебе? Я послал из клиники. Там и стихи в «Собрание».

– Нет.

– Она принесет тебе… Я ей скажу. Я ей скажу. Когда мне корректуру дашь?

– Скоро. Все тома уже сданы в набор.

Есенин, улыбаясь, толкнул шире дверь – и вышел.

А 21 декабря он пришел снова, совершенно пьяный, злой, крикливый, и опять заговорил о том же.

Я предложил ему подать заявление, и он под мою диктовку, клюя носом, трудно написал:

Лит. отдел Госиздата.

Прошу гонорар за собрание моих стих<отворений>, начиная с декабря 25 г., выдавать мне лично. Настоящим все доверенности, выданные мною разным лицам до 1-го (первого) декабря, считать недействительными.

С. Есенин. 19–21/XII – 25 г.

Я не мог удержаться от смеха, когда Есенин, написав цифру 1, вдруг остановился, придвинулся ближе к бумаге и тщательно вписал в скобках (первого). Он тоже засмеялся, вертя в руках ручку, не державшуюся в нужном положении.

За Пять Дней

В десять часов утра 23 декабря я пришел на службу. Секретарь отдела сказал:

– Здесь с девяти часов Есенин. Пьяный. Он уезжает в Ленинград. Пришел за деньгами. Дожидался вас.

Столь необычно раннее появление Есенина, он всегда появлялся во второй половине дня, уже встревоживало.

– Он выпивши или пьян? – спросил я.

– Пьяный. Вот сейчас только вышел. Должен был встретиться с вами в коридоре. Он ушел вниз и будет сидеть у кассы.

Не скрою: мне было нехорошо. Я не любил визитов Есенина в таком состоянии, тяготился ими, всегда стремился выпроваживать его из отдела. Когда он умер, я корил себя, мне было жалко, что я это делал, но, к несчастью, это было непоправимо.

В тревоге и ожидании я сел на диванчик. Скоро в глубине длинного госиздатского коридора показался Есенин. Пальто было нараспашку, бобровая шапка высоко сдвинута на лоб, на шее густой черного шелка шарф с красными маками на концах, веселые глаза, улыбка, качающаяся грациозная походка… Он был полупьян. Поздоровались. И сразу Есенин, садясь рядом и закуривая, заговорил:

– Евдокимыч, я вышел из клиники. Еду в Ленинград. Совсем, совсем еду туда. Надоело мне тут. Мешают мне. Я развелся с Соней… с Софьей Андреевной. Поздно, поздно, Евдокимыч! Надо было раньше. А Катька вышла замуж за Наседкина. Ты как смотришь на это?

И Есенин близко наклонился ко мне.

– Что же, – ответил я, – это твое личное дело. Тебе лучше знать. Я не знаю…

– Да, да, – схватил он меня за руку. – Это мое дело. К черту! И лечиться я не хочу! Они меня там лечат, а мне наплевать, наплевать! Скучно! Скучно мне, Евдокимыч!

Веселое, приподнятое и бесшабашное настроение прошло у Есенина. Не уверен твердо, боюсь, что последующие события обострили во мне это впечатление, но мне кажется, он тогда печально и безнадежно как-то вгляделся в меня. Я отнесся легко к этой фразе, приписывая ее случайному душевному состоянию, и даже отшутился:

– Не тебе одному скучно. Всем скучно.

– Скучно, скучно мне! – продолжал восклицать Есенин, недовольно мотая головой и глядя в пол. – Да-да, – вдруг опять он заговорил, – ты получил письмо?

– Нет.

– Ах! Я же ей, Катьке, дал снести: там стихи в «Собрание». Что же она не несет? Я ей скажу… Она принесет. Евдокимыч, я еду в Ленинград: мне надо денег.

– Деньги выписаны, Сережа, – сказал я.

Есенин лукаво и недоверчиво улыбнулся, чуточку выждал, хитро взглянул на меня и растерянно, вполголоса, выговорил:

– Я спрашивал. В кассе говорят – нет ордера. Ты забыл спустить в кассу?

И опять улыбка, ожидающая и недоверчивая. Я тоже усмехнулся на его недоверие, а главное – на хорошо налаженную машину в финчасти: там уже без моего предупреждения, а я не ожидал в этот день прихода самого поэта за деньгами, ему отказали. Ордер же был давно спущен.

– Ты, Евдокимыч, выпиши сейчас, – просил Есенин. – Нельзя ли выписать сейчас?

– Зачем же? – отвечал я. – Ордер там. Это ошибка. Я тебя не буду обманывать. Вот удостоверься!

– Не надо, не надо! – закричал Есенин. – Я тебе верю!

Но я уже вошел в комнату, взял ордерную книжку и показал ему корешок: ордер был выписан 15 декабря. До этого дня Есенин был два раза: около половины декабря и 21-го, но так как состояние его было в первый раз подозрительным, а 21-го невменяемым, деньги ему не выдали тогда.

Есенин успокоился и просветлел.

– Видно, много тебя, Сережа, обманывали, – серьезно говорю я, – и ты перестал верить, когда тебя не обманывают?

– Нет-нет, я тебе верю, – заторопился с ответом Есенин. – Значит… мне выдадут?

– Конечно. Но ты очень рано пришел. Деньги же выдают в два часа дня. Ты бы куда-нибудь сходил.