Эстеты из Кукановки - [9]

И выкладываю ей данные о ее подозрительных посетителях. Конечно, о соседке умолчал.

— А теперь признавайтесь, — сурово говорю я. — Чистосердечное признание облегчит справедливое наказание. Вы, конечно, оступились, но родной коллектив поможет вам выбраться из грязной трясины. Кто эта женщина с чемоданом?

— Это, наверно, ма… ма… — Она начинает заикаться, и я ей помогаю.

— Мама? Ваша мама?

— Да нет. Не мама, а ма-никюрша. Она приходит раз в неделю. Делает мне маникюр, я ей плачу. И все.

— Интересно, — задумчиво говорю я. — Загадочная ситуация. А почему вы не ходите обычным порядком в парикмахерскую?

И тут она полностью разоблачает себя:

— В парикмахерскую мне надо тащиться с двумя пересадками. Да еще там в очереди настоишься. Я потеряю на этом не меньше двух часов, А маникюр на дому отнимает двадцать минут. К тому же Анна Семеновна приходит по первому звонку, в любой день. А вы попробуйте сделать маникюр, скажем, седьмого марта. У вас глаза на лоб вылезут…

А возьмите педикюр. Еще хуже. В салоне красоты начинают давать талончики на педикюр с четырех часов. В рабочее время. Значит, нужно с работы отпрашиваться. Если опоздаю — не получу талона. Если успею — мне с талоном снова ехать через неделю или дней через десять. На этом я теряю уже не два часа, а два дня.

— Ну, ладно, — примирительно говорю я. — А Василий Кириллыч? Какую такую литературу он вам носит?

Но она не побледнела, как я ожидал, а начала тихонько смеяться.

— Это па-па…

Тут я вышел из себя.

— Вы, гражданка Чуфлыгина, не заливайтесь. Тут вам не кабачок папа Юзефа, а контора комбината. А я не пан Зюзя, а руководитель профсоюзной организации.

— Это парикмахер, — говорит она. — Василий Кириллыч чудно делает укладку. Очень хороший мастер. Могу порекомендовать вашей жене.

— Моя жена не имеет дела с частниками, — сухо отпарировал я. — Она ходит в парикмахерскую УБКО нашего района.

Я замолчал. Я вспомнил, как месяц назад жена ходила в салон. Ушла утром. Вернулась в пять часов дня, голодная, злая и незавитая. Ее сначала в очереди промытарили, а когда она дождалась, сказали, что длинные волосы причесывать не будут. Пусть сначала острижется. Стричься она не захотела и вернулась домой. Я тоже был злой, насидевшись без обеда. Мы тогда развели дискуссию, что я даже разбил две тарелки. Конечно, в театр мы уже не пошли.

А Валерия Петровна, не зная ничего этого, продолжала:

— Еще ко мне ходит Сергей Прокофьич. В ателье пальто шьют четыре месяца, а он за две недели управляется. Мне, говорит, нет расчета долго чухаться с одним заказом.

Валерия Петровна крутнула ручку арифмометра.

— Я подсчитала, что маникюрша, педикюрша, портной и парикмахер сберегают мне в месяц два выходных дня.

Но тут ко мне вернулись стойкость и принципиальность. Я решил поставить ее на место.

— Не все можно измерять личной выгодой. А вы подумали о том, что поощряете «леваков»? Для вас, женщин, созданы парикмахерские, ателье, всякие салоны красоты с высокой техникой, сушуарами, бигудями и лондатонами. А вы бежите шить пальто к Сергею Прокофьичу, чесаться идете к Василию Кириллычу. Если все так будут делать — это что же получится? Анархия чистой воды.

— При чем тут анархия? — робко говорит Чуфлыгина.

— При том, — говорю я. — Надо прогрессировать, а не тянуть общество назад, к частному предпринимательству. Развивать и повышать уровень. Бороться за качество.

— А я, — печально говорит моя собеседница, — на завтра договорилась с точильщиком, дядей Васей. Он мне ножницы должен…

— Не принимать! Скажите ему: не принимаю, и все. А сами поезжайте в мастерскую. Есть такая в нашем городе. Даже, кажется, две. Узнайте в справочной адрес и поезжайте. А потом через недельку заберете свои ножи обратно. Там, кажется, с одиннадцати, так что вы это дело перенесите на субботу.

— Столяра с таким трудом нашла. Полочки для книг ему заказала.

— Отмените заказ немедленно. На Каляевской закажите. Вам на фабрике хоть черта на всю стенку сделают.

— Черта мне не надо. А на фабрике сделают через полгода, — хнычет она.

— Конечно, дядя Вася сляпает зам за три дня, — ядовито ухмыляюсь я и произношу речь в осуждение бессовестного дяди Васи.

Она ушла. Грустная такая. Но, видимо, поняла свою ошибку.

Обо всем этом я рассказал жене. Она убирала со стола посуду и возмущалась:

— Тоже мне графиня! Хочет и красиво выглядеть и времени чтобы поменьше тратить. Безобразие… Где сознательность? В какой она там комнате сидит, Сережа?

— В шестнадцатой, — говорю я. — Вообще, конечно, приятно, когда женщина не ходит растрепанная (я смотрю на голову жены), ногти у нее в порядке (я перевожу взгляд на руки жены), пальтишко по моде…

— Да… — рассеянно говорит жена, вытирая руки об фартук. — Конечно, ты прав.

Ровно через неделю я, уходя на работу, встретил на лестнице благообразного старичка с чемоданом. От чемодана чем-то одуряюще пахло.

Собственно, какое мне дело до этого старикана? Но почему-то именно в этот день голову моей жены украсила премодная прическа «Аспазия».

БРАТ ЛЕПИЛКИН ОТВЕРЗАЕТ УСТА

К бригадиру отделочников Батыгину подошел дюжий мужчина в ржавого цвета пиджаке, с коричневыми щеками и стоящей торчком густой рыжеватой шевелюрой. В руках он держал пачку картонок, напоминающих игральные карты.