Эстетика: дух времени или обычная диктатура - [2]
Все это (пустота, конъюнктура, кич) присутствует, но в психологии глубокоуважаемого перципиента. Так, дефицит его культуры проецируется в его же авторитетных оценках в «подражательность» и «самолюбование», недостаток образования в «конъюнктуру» и «кич», специфика менталитета в «скуку» и «пустоту». Такая скука и пустота — не в картинах, в голове несчастного зрителя. Ведь как она, голова, убеждениями обрастает? Откроешь телевизор, а там новорусские бабки с Шифриным на пару юмор шутят, по соседней программе яичницу эту круглосуточную жарят, салатики стругают — и далее везде. В такой жевательно-развлекательной обстановке и формируется культурные воззрения нынешнего кроманьонца. Кроманьонец-интеллектуал тоже хочет заслуженной радости, остроты бодрящей от искусства, а ему какую-то аналитику в темной гамме суют, чью-то внутреннюю жизнь преподносят, но робкую какую-то, без пенисов, еще и вглядываться в моделируемое пространство предлагают, вживаться. А некогда, сериал начинается. Другое дело, если на выставке голый человек выскочит, станет прыгать, кричать и плеваться, вот тут да, тут есть, о чем поспорить, ибо тут все-таки эксперимент, новое слово. Индивидуальность.
Спонтанная интерпретация чуждой эстетики и незнакомых интонаций, упорное адаптирование мотиваций художника под систему среднестатистической психологии приводит к абсолютно искаженному прочтению произведения искусства. И если для кого-то цель живописи — моделирование ощущений, которые переживает человек, знакомый с пограничным состоянием реальности, а изображаемые объекты при этом берут на себя неожиданные функции, предполагающие в зрителе обостренное эстетическое восприятие, то художника такого отнесут в категорию не справившихся с «нормальными задачами» и быстренько заровняют место, откуда он появился. Решение понятное — не запускать же скользкого червя сомнения в свою компетентную душу, не переоценивать же свои стерильные представления о том, каким быть современному искусству.
Итак, контекстуальный характер восприятия современного искусства провозглашается искусствоведением XXI века во все горло, но именно контекстуальный характер произведений аутентичного художника не учитывается со странным упорством. В качестве твердокаменного аргумента при этом используются общечеловеческие фразы про дух времени. А каков, в конце-то концов, этот дух, и если есть какая-то специфика нашего времени, то какая?
А вот какая.
Под гнетом либеральных ценностей и художественное сообщество, и весь социум в качестве духовной пищи вынуждены употреблять сегодня что ни попадя, поскольку в бинарной системе «творчество как познание и творчество как самовыражение», самовыражение оказалось актуальным, а все остальное было отвергнуто мозолистой рукой, как не отвечающее (и глубоко чуждое) новой эстетической идеологии. Соответственно, любые намеки на процедуру идентификации произведения искусства были приравнены к контрреволюции и попыткам диверсии; апелляции к понятию «профессионализм» рассматриваются как преступление против человечности. Ребята в тельняшках с простыми, но решительными лицами готовы, если что, объяснить кто в эстетике хозяин.
Налицо — узурпация права на соответствие «духу времени». Хоть узурпация и коллективная, но — узурпация: с последующей, как и положено, диктатурой.
Вообще, нынешняя ситуация в эстетике удивительным образом напоминает 1918 год. Та же большевистская непримиримость, комиссарская нетерпимость и тот же испепеляющий задор при лозунгах о равенстве и братстве: тогда авангардисты из комиссариата несли человечеству эстетический прогресс, уничтожая иконы, картины, скульптурные и архитектурные памятники. Все — во благо народа. Хочется верить, что и сегодня до полного блага не дойдет. (Тогда с носителями чуждой идеологии поступали строго, но принципиально: за полтора года новой власти расстреляно 70 000 священников. Не говоря о прочих). Впрочем, чего во благо народа не сделаешь.
Но во всем громе призывов к борьбе за права человека, за легализацию проституции, однополые браки и свободу творческого самовыражения проклевывается все тот же бенефициарий — угрюмый человек с ружьем. Конечно, он мимикрировал и, сменив экспроприированные галифе на демократические джинсы, мирно читает лекции подрастающему поколению. Он даже улыбается и рассказывает анекдоты, но именно он категорически не потерпит ничего чуждого. Категорически. Ничего чуждого.
Диктатура, так диктатура. И тельняшка на груди иного деятеля искусств сегодня не случайна. Вкупе с бескозыркой она производит должный эффект, и кое-то из власти уже приходит попить дружественного чайку с Климом Чугункиным — видать неспроста Клим отложил балалайку-то и взял кисть.
Искусство — вектор социальной психологии, социальной философии. Человек с ружьем нутром это чует. Потому и категоричность. Ибо все его либеральные ценности держатся только на жесткой диктатуре и последовательной пропаганде. И чтоб никаких паритетов, ни-ни. Хотя мода и вкус это разные понятия, не всегда имеющие общие точки, но, апеллируя к тенденциям моды, у грядущего поколения формируют соответствующий вкус. Вооружившись марксистско-ленинскими приемами изощренного теоретизирования, человеки с ружьями устраивают массовый долбеж молодых творческих умов. Прикрываясь транспарантами с надписями «дух времени» и «мейнстрим», из закоулков сознания молодых творцов вычищаются последние упоминания о ремесле.
Было это давно, изменилось многое. Тогда пиво в баночках — не столько пиво, сколько предмет возвышенный и надменный.В Америку никто не ездил. Единицы. Полубоги. Америка была империей добра и несбыточной мечтой тихих головастиков.Везли из Америки микроволновые печи, впечатления о супермаркетах, в которых есть все, и фразы про воздух свобод.Съездил и я, но знакомство было с долей разочарования. Неделю ходил по магазинам в поисках нужного. Нужного нет, есть изобилие.
«Чрезвычайная распущенность Грозного, жестоко истязавшего своих подданных во время оргий, — все это приводило Москву в трепет и робкое смирение перед тираном. В 1570 году под надуманным предлогом он разоряет Новгород…»Такими формулировками кишат интернет-рефераты для школьников и студентов, примерно так и представляется сегодня добросовестному налогоплательщику образ первого русского царя. Именно таким и предстал Грозный перед жюри Каннского кинофестиваля прошлого года. Тогда киноверсия Павла Лунгина многих историков возмутила.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лексикон каждого представителя поколения советских шестидесятников в обязательном порядке содержал гневные фразы про Венгрию. В смысле: попытка маленькой робкой Венгрии сбросить в октябре — ноябре 1956 года со своих свободолюбивых плеч тоталитарного монстра (СССР) захлебнулась кровью студентов-романтиков. Поскольку российской интеллигенции присуще чувство справедливости и глубокой скорби, обрывочные фразы про Венгрию-56 имеют хождение и поныне. Творческая молодежь сегодня с трудом понимает, о чем речь, но знает, впрочем, главное: СССР/Россия — тоталитарный монстр, душивший всех и всегда.
В работе исследуются теоретические и практические аспекты русской идеи и американской мечты как двух разновидностей социального идеала и социальной мифологии. Книга может быть интересна философам, экономистам, политологам и «тренерам успеха». Кроме того, она может вызвать определенный резонанс среди широкого круга российских читателей, которые в тяжелой борьбе за существование не потеряли способности размышлять о смысле большой Истории.
Дворец рассматривается как топос культурного пространства, место локализации политической власти и в этом качестве – как художественная репрезентация сущности политического в культуре. Предложена историческая типология дворцов, в основу которой положен тип легитимации власти, составляющий область непосредственного смыслового контекста художественных форм. Это первый опыт исследования феномена дворца в его историко-культурной целостности. Книга адресована в первую очередь специалистам – культурологам, искусствоведам, историкам архитектуры, студентам художественных вузов, музейным работникам, поскольку предполагает, что читатель знаком с проблемой исторической типологии культуры, с основными этапами истории архитектуры, основными стилистическими характеристиками памятников, с формами научной рефлексии по их поводу.
В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Источник: "Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков", издательство "Наука", Москва, 1972.
Доклад, прочитанный 6 сентября 1999 года в рамках XX Международного конгресса “Семья” (Москва).