Эстер Уотерс - [149]

— Хорошо, папа, не буду.

— Ты обещаешь, Джек? Дай руку. Обещаешь?

— Да, папа, обещаю.

— Теперь-то я все хорошо понял. Твоя мать, Джек, — лучшая женщина на земле. И она крепче любила тебя, чем я. Она много трудилась, чтобы прокормить тебя… Это очень печальная история. Бог даст, тебе не доведется ее услышать.

Глаза Эстер и Уильяма встретились, и взгляд жены был порукой мужу, что сын никогда не узнает о том, как его мать была брошена отцом.

— Твоя мать всегда была против игры на скачках, Джек, всегда говорила, что это нас погубит. Я был одно время обеспеченным человеком, но потерял все. Деньги надо добывать трудом, иначе от них не будет добра.

— А я считаю, что и ты вкладывал немало труда, чтобы выиграть, — сказала Эстер. — Дни и ночи ездил с одного ипподрома на другой. Торчал там в любую, погоду. Вот и схватил простуду, а с этого все и пошло.

— Да, труда я вкладывал немало, что верно, то верно. Только вкладывал его не туда, куда нужно… Я не хочу с тобой спорить, Эстер, но я теперь все понял. Ты всегда была права. Если деньги нажиты не простым, честным трудом, от них добра не будет.

Уильям снова отхлебнул горячего молока с коньяком и взглянул на заливавшегося горькими слезами Джека.

— Не нужно так плакать, Джек. Я хочу, чтобы ты послушал, что я скажу. Я еще не все тебе объяснил. Твоя мать, Джек, — самая лучшая женщина на свете. Ты пока слишком мал, чтобы понять, какая она хорошая. Я сам долго этого не понимал, но потом пришло время, когда я все понял, — и ты поймешь, Джек, когда подрастешь. Я надеялся дожить до такого дня, когда ты станешь мужчиной, Джек, и мы с твоей матерью думали, что нам удастся оставить тебе немножко деньжат. Но все эти деньги, которые я сберегал для тебя, ухнули. И больнее всего мне то, что я оставляю тебя и твою мать в таком же бедственном положении, в каком она была, когда я женился на ней. — Уильям тяжело вздохнул, а Эстер сказала:

— Ну, что толку говорить об этом, только растравлять себя понапрасну.

— Нет, я должен говорить, Эстер. Я бы умер спокойно, если бы знал, что у тебя с сыном жизнь налажена. Теперь тебе придется работать на него, как ты работала прежде. Все словно бы начинается сызнова.

По его щекам покатились слезы; он закрыл лицо руками и зарыдал, потом рыдания перешли в приступ кашля. Внезапно из горла у него хлынула кровь. Джек бросился за доктором, но все усилия эскулапа остановить кровотечение были тщетны.

— Есть еще одно средство, — сказал доктор, — но если и оно не поможет, вам придется приготовиться к худшему.

Однако это последнее средство возымело свое действие, и кровотечение прекратилось. Уильяма раздели и уложили в постель. Доктор сказал:

— Завтра он не должен вставать.

— Завтра ты будешь лежать в постели и постараешься восстановить силы. Ты слишком переутомился сегодня.

Эстер передвинула кровать мужа в самый теплый угол, поближе к камину, а себе соорудила под окном нечто вроде постели, чтобы немножко вздремнуть, — она знала, что как следует поспать ей не удастся. Не раз за ночь нужно будет встать, чтобы поправить больному подушки, напоить его молоком или водой с каплей коньяка.

Ночь прошла, наступил рассвет, потом день вступил в свои права, и около полудня Уильям стал просить, чтобы его подняли с постели. Эстер пыталась отговорить его, но Уильям заявил, что он больше лежать не в силах, и Эстер не оставалось ничего другого, как попросить миссис Коллинз помочь ей одеть мужа. Они постарались поудобнее устроить его в кресле. Уильяму как будто стало получше, кашель утих, и в ночь с субботы на воскресенье он спал так крепко, как не спал уже давно, а проснувшись поутру, почувствовал, что сон освежил его, да и с виду он казался окрепшим. За обедом он съел основательный кусок тушеного кролика. Говорил он мало, и Эстер казалось, что больной все еще продолжает размышлять над судьбой семьи. Часа в четыре, когда начало смеркаться, он подозвал к себе сына, велел ему сесть поближе к окну, так, чтобы он мог его видеть, и устремил на него печальный, задумчивый взор. Столь тягостным было это безмолвное прощанье, что Эстер отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Как бы мне хотелось увидеть тебя взрослым мужчиной, Джек.

— Не говори так, папа… Не могу я этого слышать, — сказал бедный мальчик и расплакался. — Может быть, ты еще не умрешь.

— Нет, Джек, для меня уже все кончено. Я чувствую, что здесь, — сказал он, указывая на грудь, — уже не осталось ничего, чтобы продлить жизнь… Это меня господь покарал.

— Покарал тебя? За что, папа?

— Я не всегда поступал хорошо с твоей мамой, Джек.

— Уильям, прошу тебя, сделай милость, не говори об этом больше.

— Мальчик должен знать все. Для него это послужит хорошим уроком, а мне облегчит душу.

— А я не хочу, чтоб моему сыну говорили плохое про его отца, и я запрещаю ему слушать.

Разговор оборвался, и вскоре Уильям сказал, что силы его оставляют и он хочет лечь. Эстер помогла ему раздеться и с помощью Джека уложила в постель. Уильям откинулся на подушки и задумчиво, какими-то уже не живыми глазами поглядел на жену и сына.

— Тяжело мне расставаться с вами, — сказал он. — Если бы Риза выиграла, мы бы все могли поехать в Египет. Я мог бы поправиться там.