Есть всюду свет... Человек в тоталитарном обществе - [146]

Солдат не сразу заметил Кольку. Сделал несколько шагов, осматривая помещение, и вдруг наткнулся взглядом на Кольку. Даже вздрогнул от неожиданности.

–  Эге! А ты чего тут делаешь? — спросил удивленно.

Солдат был белобрыс, веснушчат, голубоглаз. От неожиданности шмыгал носом.

–  Живу, — отвечал Колька хрипло.

–  Живешь? Где?

–  Тут, в колонии…

Солдат огляделся и вдруг прояснел.

–  Ты говоришь, колония? — он присел на корточки, чтобы лучше видеть пацана. И опять шмыгнул носом. — Где же тогда остальные?

–  Уехали, — сказал Колька.

–  А ты чего же не уехал? Ты один? Или не один?

Колька не ответил.

Солдат–то был востроглазым. Он давно заметил, как подергивается матрац на Алхузуре. И пока беседовал, несколько раз покосился в его сторону:

–  А там кто прячется?

–  Где? — спросил Колька.

–  Да под матрацем.

–  Под матрацем?

Он тянул время, чтобы получше соврать. Сашка бы сразу сообразил, а Колька после болезни совсем отупел, голова не варила.

Выпалил первое, что пришло на ум.

–  А–а, под матрацем… Так это Сашка лежит! Брат мой… Его Сашкой зовут. Он болеет. — И добавил для верности: — Мы оба, значит, болеем.

–  Так вас больных оставили! — воскликнул солдат и поднялся. — А я–то слышу вчерась, будто разговаривают… Я на часах стоял… А ведь знаю, что кругом никого… Как же это вас одних бросили?

Он подошел к Алхузуру и заглянул под матрац.

–  Конечно! У него же температура! А может, малярия! Вон как трясет!

Помедлил, рассматривая Алхузура, и накрыл матрацем.

Солдат направился к выходу, но обернулся, крикнул Кольке:

–  Сейчас приду.

Колька насторожился. Зачем придет–то? Или засек, что Алхузур не брат?

Но солдат вернулся с железной, знакомой Кольке, мисочкой из–под консервов, принес пшенную кашу и кусок хлеба. Поставил на пол перед Колькой:

–  Вот, значит… Тебе. И ему дай. И вот еще лекарства…

Он положил рядом с миской шесть желтых таблеток.

–  Это хинин, понял? У нас многие малярией мучаются, так хинин спасает… Тебя как зовут?

–  Колька, — сказал Колька.

Менять свое имя сейчас не имело смысла. Да и кем теперь назовешься? Алхузуром?

–  А я боец Чернов… Василий Чернов. Из Тамбова.

Солдат постоял над Колькой, всё медлил уходить. Шмыгал носом и с жалостью смотрел на больного. Уходя, произнес:

–  Так ты, Колька, не всё сам ешь… Ты брату оставь… А я, значит, санитаров пришлю… Завтра. Ну, бывай!

Лишь когда стемнело, Алхузур выглянул в дырку из–под матраца. Он хотел убедиться, что солдата уже нет.

Колька крикнул ему:

–  Вылезай… Нечего бояться–то! Вон боец Чернов сколько принес! Тебе принес и мне…

Алхузур смотрел в дырку и молчал. Матрац на нем шевельнулся.

–  Будешь есть? — спросил Колька. — Кашу?

Алхузур высунулся чуть–чуть и покрутил головой.

–  Пшенка! — добавил аппетитно Колька. — С хлебом! Ты пшенку–то когда–нибудь ел?

Алхузур приоткрылся, посмотрел на миску и вздохнул.

–  Давай… Давай… — приказным тоном солдата Чернова произнес Колька. — Он велел поесть.

Алхузур поворочался, повздыхал. Но выползать из–под матраца не решался. Так и полз к Кольке со своим матрацем, который тянул за собой. В случае опасности можно укрыться. Ему, наверное, казалось, что так он защищен лучше.

Колька разломил хлеб пополам и таблетки разделил. Вышло по три штуки.

Указывая на хлеб, спросил:

–  Это как по–вашему?

–  Бепиг…

Алхузур с жадностью набросился на хлеб.

–  Ты не торопись, ты с кашей давай, — посоветовал Колька. — С кашей–то всегда сытней! А воды мы потом из Сунжи принесем…

–  Солжа… — поправил Алхузур. — Дыва река, таэк зови…

–  Разве их две? — удивился Колька, пробуя кашу.

–  Одын, но как дыва.

–  Два русла, что ли? — удивился Колька. — Прям как мы с Сашкой… Были… Мы тоже двое — как один… Солжа, словом!

Кашу брали руками, съели всё и мисочку пальцами вычистили. Корочкой бы, но корочку сжевали раньше. Довольные, посмотрели друг на друга.

–  Теперь ты мой брат, — сказал, подумав, Колька. — Мы с тобой Солжа… Они завтра придут за нами, фамилию спросят, а ты скажи, что ты Кузьмин… Запомнишь? По–нормальному — так Кузьмёныш… А хлеб это для нас с тобой бепиг, а для них хлеб — это хлеб… Не проговорись смотри… Сашка Кузьмин — вот кто ты теперь!

–  Я Саск, — подтвердил Алхузур. — Я брат Саск… — Он спросил, вздохнув: — А дыругой брат Саск гыде?

–  Уехал, — ответил Колька. — Он на поезде в горы уехал.

–  Я тоже хадыт буду, — заявил Алхузур. — Я бегат буду… Ат баэц…

–  Зачем? — не понял Колька. — Бойцы хорошие… Боец Чернов нам каши дал.

Алхузур закрыл глаза.

–  Баэц чурт ломат…

–  Могилы, что ли? Ну и пускай ломают, нам–то что!

Но Алхузур твердил свое:

–  Плох, кохда ламат чурт… плох…

Он закатил глаза, изображая всем своим видом, насколько это плохо.

–  Ну чего ты разнылся–то! — крикнул Колька. — Плох да плох! Могиле не может быть плохо! Она мертвая!

Алхузур вытянул трубочкой губы и произнес, будто запел, вид у него при этом был ужасно дурашливый:

–  Камен нэт, мохил–чур–нэт… Нэт и чечен… Нет и Алхузур… Зачем, зачем я?

–  А я тебе твердю, — сказал, разозлившись, Колька. — Если я есть, значит, и ты есть. Оба мы есть. Разбираешь? Как Солжа твоя.

Алхузур посмотрел на небо, зачернившее окно, ткнул туда пальцем, потом указал на себя: