Есть на Волге утес - [29]

Подтянув кушак, Аленка приосанилась и поманила пальцем мужика в синем суконном кафтане, с бляхой на поясе. На бляхе выбита буква в виде жука. Смело спросила:

— Ты кто?

— Земской ярыга, боярин.

— В кремль меня сведи-ка.

— Не могу, боярин. Мне туда показываться нельзя.

— Почему жа?

— Глянь на бляху. На ней жужелица. Я, стало быть, ярыга пригородной, а кремлевские ярыги на бляхе со змейкой. Ты што, не московской?

— Я из Буйносово вотчины.

— Слыхал! Богат боярин свет-Буйносов, богат.

— Вот тебе гривенник и, коль в кремль нельзя, веди к пристани, что около Зарядья.

— То иное дело! Еще гривну дай — и на плечах доволоку.

— Свои ноги есть. Веди.

Через полчаса Аленка была у лодки. Поняла, что в Москве надо быть смелой. Иначе пропадешь.

К полудню вернулись Илейка и Савва и повлекли Аленку в Обжорные ряды. Пока шли, Аленка натерпелась стыда: по всем приплощадным улочкам ходят гулящие девки с бирюзовыми колечками во рту, зовут мужиков ко греху и блуду, сверкают глазами, трясут оголенными телесами. К Аленке липли более всех — парень молодой, пригожий, кафтан богатый. Савва терпел-терпел, тоже не выдержал. Оторвал одну от Аленки, ткнул кулаком в грудь:

— Ну, что ты вывалила, глянь-ка! Титьки убери, срамница!

Другую, с подоткнутыми за пояс полами сарафана, отогнал Илейка:

— Ты бы, калена вошь, подол задрала до пупа. Изыди вон!

В кабаке сильно задержались и к Всесвятскому мосту пришли в сумерки.

Торговые ряды на мосту уже закрылись, прохожих было мало, все больше ехали верховые всадники, гремели колесами колымаги, кареты, двуколки. Около шатровой башни стояла кучка стрельцов, воротный сторож и худенький, перепоясанный веревкой не то дьяк, не то ярыжка. Он сидел около столбца и дремал. Вдруг встрепенулся, увидев Савву, моргнул стрельцам. Те скрестили бердыши перед носом Саввы. Ярыжка подскочил к попу, спросил:

— Куда путь держим?

— В Стрелецкую слободу, — ответил Илья.

— Пошто?

— Ночлег у нас там.

— Ты, я вижу, казак?

— Ну, казак.

— Не из Васьки ли Уса посольства?

— Я сам по себе.

— А тебя, святой отец, не Фомой ли зовут?

— А хотя бы и Фомой! — смело выкрикнул Савва. — Тебе како дело?

— В кабаке был? — Ярыжка хлопнул по тощей котомке Саввы. — Сосуды уж пропил? Хватай их! Это они!

Стрельцы повисли на Илье, на Савве, схватили за руки Аленку.

— Карманы обшарь, — приказал ярыжка.

Стрелец запустил во внутренний карман Аленкиного кафтана руку, вырвал оттуда тряпицу. Аленка ударила стрельца по руке. Узелок упал на мостовую, брякнул. Ярыжка схватил тряпицу, развернул — деньги.

— Вот они! Не успели пропить. Вяжи их!

— За што, служивый? — спросил Илья.

— На месте узнаешь.

4

Богдан Матвеевич готовился ко сну, усталый, но довольный. Ворюгу-попа перехватили, сосуды водворили. на место. Но вдруг на дворе снова люди. В опочивальню ввалился ярыжка, склонился, ткнул рукой в пол, проговорил:

— Поймали, боярин.

— Кого?

— Фому сцапали. На Всесвятском мосту.

— А ты не обмишулился?

— Он самый. И казак с ним, и хлопец. Сосуды продали, однако деньги — вот они.

Богдана взяло любопытство, и он мотнул головой: «Веди».

Стрельцы ввели в опочивальню Савву, Илейку и Аленку.

— Развяжи, — приказал боярин ярыжке. — А сами идите восвояси. Приказчик вас наградит. — Повернулся, сказал сурово:

— Говорите, кто вы?

Савва выступил вперед, хмель из головы выскочил еще на мосту:

— Истинно скажу тебе, боярин, сосудов мы не крали.

— Знаю. Воры уже пойманы.

— Ну и слава богу. Отпустил бы ты нас.

— Не задержу. Только знать любопытно — кто вы? И откуда?

— Из-под Темникова я. Священнослужитель в селе Аксел.

— А зовут тебя Савва?

— Истинно! Отколь узнал, боярин?

— Доносили мне про тебя в свое время. Это ты за старые порядки в приходе воевал?

— Неужто до Москвы дошло?

— Кто ныне в Темникове воеводой?

— Челищев Василий Максимыч.

— А кто до него был, не помнишь?

— Богдан Матвеич… Неужели это ты, боярин? Как же я не узнал тебя? А ведь видел не единожды. Издали, правда.

— И зачем ты в Москву пожаловал?

— И снова истинно скажу — к патриарху Никону.

— Вот как?! Пошто?

— От всего прихода посланцем. Велено сказать ему, что книги им присланные мы пожгли, ересь его не приемлем, лучше в огне сгорим, а троеперстно креститься не будем.

— А ежели Никон тебя за эти слова на плаху?

— И к этому готов. Пусть видит, сколь мы старой вере преданы.

— Ишь ты! А эти — кто они?

— В дальнем и тяжком пути встретились, шли вместе. А кто они — пусть сами скажут. Говори Илья.

Илейка, пока Савва разговаривал с боярином, надумал как лучше соврать:

— С Дону я. Послан войсковым атаманом вослед Ваське Усу. С наказом вернуться к войску, ибо ушел тот Васька на Москву самовольно. Со мною было трое казаков, дорогой отстали, а может, утекли неведомо куда. Зовут Илья, сын Иванов. Ныне на мосту схвачен. А этот казачок во мною. По имени Александр.

— Откудова у него деньги?

— Войсковой казны подорожные, — не моргнув глазом соврал Илья.

— Ваську Уса видел?

— Стоял он в Замоскворечье. А ныне, сказали, ушел на Упскую гать.

Богдан снова обратился к Савве:

— Знаешь ли ты, отче, что Никон ныне в опале?

— Был я в храме, да мало что понял.

— Время теперь позднее, да и устал я. Завтра договорим. Вам все одно теперь прикачнуться негде — ночуйте у меня. Земляки как-никак. Идите к Корнилу, он вам укажет.