– Ты! – сказал он, и его мордочка налилась сочным желтым цветом ярости. Он вертел хвостом, как сумасшедший, а рожки на голове дрожали от прилива чувств. – Ты понимаешь ли, ты, умственно отсталая биомасса, – визжал он, – что ко мне наконец пришел зотхил, и не просто зотхил, а зотхил полный и с парой рейлов! Они все против меня ставили, и выигрыш был точно мой! Да я бы половину всего стола обчистил!
Я сурово сказал:
– Не понимаю, о чем ты говоришь, но это звучит так, как будто ты только что играл в азартные игры. Разве это достойно цивилизованного и утонченного существа? Что бы сказала твоя бедная матушка, увидев, как ты тратишь время своей жизни на азарт среди шайки бездельников?
Азазел, похоже, был ошеломлен. Потом он промямлил:
– Ты прав. У моих матушек сердце бы разбилось. У всех троих. Особенно у моей бедной средней матушки, что столь многим для меня пожертвовала.
И он разразился сопрановыми рыданиями, от которых резало слух.
– Ну, ладно, ладно, – успокаивал я его. Мне хотелось заткнуть уши, но я боялся его обидеть. – Ты можешь искупить свой грех, оказав благодеяние этому миру.
И я рассказал ему о Виссарионе Джонсоне.
– Хм-м, – сказал Азазел.
– Что это значит? – встревоженно переспросил я.
– Это значит «хм-м», – огрызнулся Азазел. – Что это еще, по-твоему, может быть?
– Так ты считаешь, что все это чистое совпадение и что Виссарион не следует принимать его во внимание?
– Возможно – если бы не то, что это никак не может быть чистым совпадением и твоему Виссариону следует принять его во внимание. Случившееся должно быть проявлением закона природы.
– Какой тут может быть закон природы?
– Ты думаешь, что знаешь все законы природы?
– Да нет.
– Наверняка нет, Наш великий поэт Первосвят написал на эту тему очень тонкий куплет, который я, с присущим мне поэтическим даром, переведу на ваше варварское наречие.
Азазел прочистил горло, задумался и произнес:
«Натура – искусство сокрыто от Божьих детей,
Ты не узришь никогда ея изощренных путей».
Я подозрительно спросил:
– А что это значит?
– Это значит, что здесь дело в законе природы, и мы должны разобраться, в чем он заключается и как с его помощью перестроить ткань событий согласно нашим целям. Вот что это значит. Ты думаешь, великий поэт моего народа стал бы лгать?
– Никогда. Так что мы можем сделать?
– Посмотрим. Законов природы, знаешь ли, очень много.
– В самом деле?
– Ты себе представить не можешь. Есть вот один очень симпатичный закон природы – чертовски красивое уравнение, если записать его в тензорах Вайнбаума – определяющий связь температуры супа с тем, насколько быстро его надо доесть. Возможно, что, если такое странное убывание срока председания подчиняется тому закону, которому как я думаю, оно подчиняется, я смогу изменить природу твоего друга таким образом, чтобы ему ничто на земле не могло повредить. Это, конечно, не защитит его от физиологического старения. То, что я собираюсь с ним сделать, не даст ему бессмертия, но он не умрет от болезни или несчастного случая, а этого, я думаю, достаточно.
– Полностью. А когда это будет сделано?
– Я пока не знаю точно. На этих днях я очень занят с одной юной особой женского пола моего вида, которая, похоже, в меня втрескалась по уши, бедняжка. – Он зевнул, закрутил раздвоенный язычок винтом и раскрутил снова. – У меня намечается крупный недосып, но за два-три дня сделаю.
– Хорошо, а как я узнаю, что все сделано?
– Это просто, – ответил Азазел. – Подожди несколько дней и пихни своего приятеля под грузовик. Если он останется невредим, значит, моя работа удалась, А сейчас, если ты не против, я только доиграю этот единственный кон, а потом, с мыслью о моей бедной средней матушке, выйду из игры. Конечно, с выигрышем.
Не думайте, что убедить Виссариона в его безопасности не потребовало массы хлопот.
– Ничто на земле мне не повредит? – все спрашивал он меня. – А откуда вы знаете, что мне ничто на земле не повредит?
– Знаю. Послушайте, Виссарион, я же не ставлю под сомнение ваши профессиональные знания. Когда вы мне говорите, что процентная ставка упадет, я же не начинаю придираться и спрашивать, откуда вы знаете.
– Ладно, это все хорошо, но ведь если я скажу, что процентная ставка упадет, а она будет продолжать расти – это бывает не чаще, чем в половине случаев, – то будут задеты только ваши чувства. Если же я буду действовать в предположении, что мне ничто на земле повредить не может, а что-то меня все-таки заденет, то пострадают не только мои чувства. Это ведь Я пострадаю.
С такой логикой спорить невозможно, но я продолжал спорить. Я постарался его уговорить хотя бы не отказываться прямо, а постараться отложить решение вопроса на несколько дней.
– Они никогда не пойдут на такую задержку, – упрямился он, но вдруг, откуда ни возьмись, выяснилось, что настала годовщина «черной пятницы» и КУВ погрузился в ежегодный традиционный трехдневный траур с молитвами по усопшим. Проволочка возникла сама по себе, и уже одно это навело Виссариона на мысль, что ему кто-то ворожит.
Потом случилось, что, когда он снова вышел, на люди и мы с ним переходили улицу с сильным движением, я как-то (уже точно и не помню как) резко наклонился завязать шнурок, случайно потерял равновесие и упал на него, он тоже потерял равновесие, и тут же раздался адский визг шин и скрежет тормозов, и три машины сплющились в лепешку.
