Есть что скрывать - [12]
– Что это, папа? – спросила Дебора.
Коттер отмахнулся от нее, а диктор тем временем продолжил: «…не вернулась из культурного центра йоруба, где посещала курсы по вязанию. Она – дочь барристера Чарльза Акина и доктора Обри Гамильтон, анестезиолога, тесно сотрудничающего с «Врачами без границ». Их дочь – друзья и родные называют ее Болу – последний раз видели на входе в станцию метро «Гантс-Хилл» в компании двух подростков, мальчика и девочки. Система видеонаблюдения зафиксировала их на станции метро и второй раз, в поезде, направлявшемся на запад. Они не доехали до станции «Илинг-Бродвей», и в данное время полиция просматривает записи с видеокамер всех предыдущих станций. Можно поставить кадры, которая есть в нашем распоряжении?..»
На экране телевизора появилась запись системы видеонаблюдения со станции «Гантс-Хилл». Как всегда, очень зернистая. И, как всегда, узнать людей мог только тот, кто хорошо их знал. За ней последовали еще одни кадры такого же плохого качества, на которых три человека – по всей видимости, те же самые – стояли рядом в вагоне поезда. Девочка между двумя подростками. Не похоже, чтобы ее вели силой, но качество фильма не позволяло сделать однозначный вывод.
Диктор заключил свое сообщение просьбой: «Всех, кто обладает информацией о местонахождении Болу Акин, просим позвонить в полицию Большого Лондона по номеру, который появится на экране. Ее родители – мистер Чарльз Акин и доктор Обри Гамильтон – надеются, что она вернется целой и невредимой».
На экране появилась пара – черный мужчина и белая женщина; они стояли на пороге дома, по всей видимости своего. Женщина держала рамку с фотографией девочки, одетой в красный джемпер и полосатую летнюю юбку. Мужчина одной рукой обнимал жену. На их лицах отражались страх и волнение.
«Пожалуйста, не причиняйте ей вреда, – сказала Обри Гамильтон. – Она наш единственный ребенок. Она молода и невинна. Мы сделаем все, чтобы ее вернуть. Пожалуйста, свяжитесь с полицией. Все, кто хоть что-нибудь знает, пожалуйста, позвоните в полицию».
Затем камера переключилась на двух постоянных комментаторов программы, восседавших на ярко-синем диване. Коттер выключил звук.
– Никогда тебе не говорил, – он обращался к Деборе, – но каждый раз, когда ты уходила в школу… Я волновался, что с тобой может что-то случиться, что-то в этом роде.
– А что со мной вообще могло случиться? – ответила Дебора. – Ты провожал меня в школу, а в конце дня – из школы. Если кто-то хотел добраться до меня, ему пришлось бы стукнуть тебя по голове клюшкой для поло.
– Не вижу ничего смешного, девочка. А потом ты поехала в школу фотографии в Америке, хотя могла остаться здесь, в Лондоне. Знаешь, как я тревожился? Ты поехала в страну, где, чуть что, хватаются за пистолет. Могло случиться все что угодно. Поэтому я волновался – как и девяносто процентов остальных родителей.
Дебора не спросила, что это за оставшиеся десять процентов, и не упомянула о том, что вряд ли ей когда-нибудь придется иметь дело с родительской тревогой, как бы она ни желала такой возможности.
– А теперь появились торговля детьми и извращенцы на улицах, – продолжил Коттер. – Если хочешь знать мое мнение, это уродливый мир, и он становится все уродливее.
– На этой необыкновенно оптимистичной ноте, – вставил Саймон, – я удаляюсь. – Он поцеловал Дебору в лоб и повернулся к двери.
Она схватила его за руку.
– Береги себя, пожалуйста.
Он поцеловал ее в губы.
– У тебя вкус шоколада.
– Папа уже сходил в булочную. Французская булочка с шоколадом. Ты же знаешь, что раз в неделю она мне просто необходима. За нее я могу убить.
– Будем надеяться, что до этого никогда не дойдет. – Саймон снова поцеловал ее и направился к двери в сад.
– Палтус на ужин? – крикнул Коттер ему вслед.
– Можно накрыть стол в саду, под деревом, – прибавила Дебора.
– Пич, вне всякого сомнения, будет очень довольна, – ответил Саймон.
Он вышел, и они слушали его шаги на ступеньках. Пройдя через сад, Саймон выйдет в калитку, чтобы добраться до гаража на Лордшип-плейс. Там стояла любовь его жизни: старинный «Эм-джи Ти-Ди Миджет»[2], переделанный под ручное управление.
– Хорошо бы ему избавиться от этой машины, – сказал Коттер.
– С чего бы это? – удивилась Дебора, снова рассматривавшая портреты.
– Безопасность, – пояснил ее отец. – Еще одна авария ему ни к чему. Хватит и первой. И мне не нравится, когда он пропускает массаж.
– Гм… Знаешь, если это самое серьезное из твоих переживаний, то тебя можно назвать счастливым человеком.
– А как насчет тебя, девочка?
Дебора задумалась, склонив голову набок.
– Полагаю, я сама кузнец своего счастья.
Отец поставил перед ней яйца, бекон и тост. Пич выбралась из своей корзинки и подошла, энергично виляя хвостом.
– Я знаю, что сделает счастливой ее, – сказал Коттер.
– Не вздумай, – предупредила его Дебора.
Когда Монифа свернула на Ридли-роуд, солнце стояло в зените. Тротуар был таким горячим, что она чувствовала жар через подошвы сандалий. По пути от Мейвилл-Эстейт ей попадались ямы, закатанные асфальтом, который стал мягким под палящими лучами солнца. Воздух был неподвижным, на небе ни облачка. На рынке вращалось несколько электрических вентиляторов, и их лопасти проплывали над соседними прилавками. Но облегчение они приносили только тем, кто находился прямо перед ними, в промокшей от пота одежде.
