Если завтра не наступит - [8]

Отдать жизни русских.

Тысячи жизней, десятки тысяч, сотни.

С годами чеченец Нодар Ахметович Шалаев, ныне выдающий себя за гражданина Грузии Гванидзе, стал не таким непримиримым и кровожадным. Ему вовсе не хотелось мотаться в зимнюю стужу по горам, питаясь растопленными в кипятке сникерсами, преодолевая заснеженные перевалы и ютясь в походных палатках. Да и вряд ли он был способен на это. Косолапый, погрузневший, остепенившийся, он занялся чем-то вроде организации связей с общественностью, а подвал его дома превратился в перевалочную базу для припасов, оружия и боевиков, переправляемых в Чечню.

Обзаведясь в Тбилиси нужными связями, легализовавшись и отойдя от непосредственной террористической деятельности, Гванидзе даже думать забыл о том, что русские могут предъявить ему претензии за былые подвиги, многие из которых были запечатлены на видеокассетах. Неожиданный визит московского адвоката напомнил ему о бурном прошлом не хуже, чем стеклянный глаз или шрам, пересекающий переносицу.

– Я вижу, что ты не знаешь, как быть дальше, ыюрыст, – заключил он, так и не дождавшись ответа на свой вопрос.

– Знаю, – возразил Падалица, глаза которого бегали из стороны в сторону все быстрее и быстрее. – Мы с Вероникой уезжаем.

– На чем? – вкрадчиво поинтересовался Гванидзе. – Может быть, ты полагаешь, что я предоставлю тебе собственную машину? Или быстроногого скакуна, на котором ты унесешься вдаль, обнимая похищенную красавицу?

Последнее предположение заставило Гванидзе насмешливо фыркнуть, но Падалица, разумеется, не улыбнулся. Ему было не до смеха. Хозяин дома по-прежнему преграждал выход из комнаты, а гостю хотелось выбраться отсюда как можно быстрее. Даже без Вероники Зинчук, дальнейшая судьба которой внезапно перестала волновать Генриха Павловича Падалицу. Своя собственная судьба – вот что представлялось ему самым важным на данный момент.

– Если вы забыли, то я напомню, – произнес он предательски дрогнувшим голосом. – Снаружи меня дожидается такси. Разрешите пройти.

Падалица сделал порывистое движение в сторону двери, но вынужден был остановиться, поскольку Гванидзе не сдвинулся с места. Сверля гостя мрачным взглядом, он осклабился:

– Не разрешаю. Во дворе тебе делать нечего, адывакат. Такси там нет.

– Как нет?

Потрясенный Падалица оглянулся на безмолвствующую Веронику, словно надеясь на поддержку с ее стороны. Вид у нее был нетрезвый и несчастный. Встретившись взглядом с Падалицей, она поспешила потупиться. Зато Гванидзе улыбнулся еще шире.

– Таксист уехал, – пояснил он.

– Почему уехал? – воскликнул Падалица. – Я его не отпускал! Я с ним не расплатился!

– С ним расплатился я. Дал Аре пятьдесят баксов и сказал, что мой дорогой гость остается обедать. Ты ведь остаешься, Генрих Падылович?

– Нет! – это походило на вопль отчаяния.

– Остаешься, – уверенно возразил Гванидзе, вытряхивая из рукава узкую никелированную полоску стали.

Скальпель?

Скальпель…

Не веря своим глазам, Падалица снова обернулся. Вероника с расширившимися от ужаса глазами и руками, поднесенными ко рту, пятилась в глубь комнаты. С комода, об который она ударилась бедром, упала статуэтка. Резкий звук вывел Падалицу из оцепенения. Уставившись на приближающегося Гванидзе, он отшвырнул портфель и выхватил из кармана мобильник:

– Еще шаг, и я звоню в милицию.

– В Грузии нет милиции… – Взмахнув скальпелем, Гванидзе уточнил: – Тут полиция, на западный манер.

– А! – закричал Падалица, роняя телефон. – А! А!

Пальцы, по которым прошлось острое лезвие, разжались сами собой. Один из них повис на лоскуте кожи. Из глубокого пореза хлестала кровь.

– Что же ты не звонишь? – осведомился Гванидзе, делая новый выпад. – Ты звони, раз собрался.

– А!

Схватившийся за пронзенную шею, Падалица никак не хотел верить, что это происходит с ним наяву. Отняв липкую ладонь от раны, он попытался заслониться, но – вж-жик: скальпель, превратившийся в сверкающую дугу, рассек руку, как шляпку перезрелого гриба.

Гванидзе, ноздри которого раздулись от запаха крови, чиркнул лезвием по второй руке завизжавшего Падалицы. Наступил на упавшие очки. Пнул телефонную трубку. Перехватил метнувшуюся к двери Веронику и толкнул ее обратно с такой небрежной легкостью, будто имел дело не с женщиной, а с ворохом тряпья.

– Представление только начинается, – провозгласил он. – Генрих Падылович не соврал, когда сказал, что я содрал кожу с лица одной журналистки. Но это не вся правда. – Забравшись на стол, за которым укрылся истекающий кровью Падалица, Гванидзе замер, готовясь к прыжку. – Правда заключается в том, что я поступал так почти со всеми пленниками. Сейчас вы оба убедитесь в этом.

Взвыв от ужаса, Падалица ринулся к выходу, продвигаясь вдоль стены, чтобы обогнуть стол. Спрыгнувший Гванидзе обрушился на него всей тяжестью своего тела, припечатав к облицовке камина. Дважды вонзив скальпель чуть выше поясницы противника, он развернул его к себе лицом и нанес серию колющих ударов в живот.

– Не надо, – попросил Падалица, сползая по стенке. – Это противозаконно. Зачем же так? Вы не имеете права…

Не говоря ни слова, Гванидзе опустился на одно колено рядом, продолжая орудовать скальпелем.