Если спросишь, где я - [145]
Теперь мне жаль, что я не сохранил это письмо и не могу воспроизвести его здесь целиком, вплоть до последней запятой, до последнего неумолимого восклицательного знака. Я говорю сейчас о тоне, а не о содержании. Но, как это ни грустно, я его не сохранил. Я его потерял, или засунул куда-то. Потом, уже после печальных событий, о которых я хочу рассказать, я убирал со стола и, должно быть, ненароком выбросил его — что совершенно на меня не похоже, так как обычно я никогда ничего не выбрасываю.
Впрочем, это не слишком важно, потому что у меня хорошая память. Я помню каждое прочитанное слово. Еще в школе я часто получал призы, поскольку отлично запоминал имена и даты — изобретения, битвы, договоры, союзы и тому подобное. На проверках фактических знаний я всегда набирал максимум очков, и позже — как говорится, «в реальном мире» — моя память не раз выручала меня в трудных ситуациях. Если вы спросите меня, например, о Тридентском соборе или Утрехтском договоре или о завоеваниях Карфагена, стертого римлянами с лица земли после поражения Ганнибала (римские воины даже засыпали солью место, где стоял город, чтобы Карфаген нельзя было восстановить), я отвечу вам хоть сейчас. Если кто-нибудь захочет услышать о Семилетней, Тридцатилетней или Столетней войне или, допустим, о Первой Силезской, я расскажу ему о них с величайшей легкостью и удовольствием. Спросите у меня что угодно о татарах, о Ватикане в эпоху Возрождения или о расцвете и упадке Османской империи. О Фермопилах, Шайло или пулемете «максим». Пожалуйста! Сражение при Танненберге? Нет ничего проще — для меня это все равно что вспомнить детский стишок о пироге с птицами. «Много, много птичек запекли в пирог…»[11] При Азенкуре верх взяли английские лучники. А вот вам еще кое-что. Все знают о битве при Лепанто — последнем великом морском сражении на галерах с рабами. Эта битва произошла в 1571 году на востоке Средиземного моря — объединенный флот христианских стран Европы обратил в бегство арабские орды под командованием нечестивого Али Муэдзин-заде, который любил собственноручно отрезать носы ожидающим казни пленникам. Но помнит ли кто-нибудь, что в этом бою участвовал Сервантес и что ему отрубили там левую руку? Или еще. Совместные потери французов и русских за один день Бородинской битвы составили семьдесят пять тысяч человек — столько народу погибло бы, если бы через каждые три минуты с рассвета до заката терпели крушение полные пассажиров аэробусы. Кутузов с армией отступил к Москве. Наполеон перевел дух, заново построил войска и двинулся следом. Он вошел в Москву и оставался там целый месяц, но Кутузов обманул его расчеты и не явился спасать столицу. Русский главнокомандующий ждал снега и льда, которые должны были прогнать Наполеона обратно во Францию.
Факты застревают у меня в голове. Я все помню. И если я говорю, что могу восстановить это письмо — ту его часть, которую я прочел, с обвинениями в мой адрес, — то я отвечаю за свои слова.
К примеру, начиналось письмо так:
Милый,
дела идут неважно. Честно говоря, плохо идут. И чем дальше, тем хуже. Ты знаешь, о чем я. Мы с тобой дошли до последней черты. У нас все кончено. И все же мне хочется, чтобы мы могли это обсудить.
Много воды утекло с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Я имею в виду, по-настоящему. Даже после свадьбы мы с тобой говорили и говорили, обмениваясь новостями и мыслями. Когда дети были маленькие, и даже потом, когда они подросли, мы все-таки находили время для разговоров. Конечно, тогда нам было труднее, но мы все равно умудрялись его находить. Мы его создавали. Нам приходилось ждать, пока дети заснут, а бывало, что они играли на улице или сидели с нянькой. Так или иначе, но мы выкручивались. Иногда мы нанимали няньку специально для того, чтобы нам можно было поговорить. Порой мы говорили целую ночь, до самого рассвета. Что ж. Всякое бывает, я знаю. Все меняется. У Билла возникли трудности с полицией, а Линда обнаружила, что беременна, и т. д. Нашей спокойной жизни вместе пришел конец. А еще у тебя постепенно прибавлялось обязанностей. Твоя работа начала отнимать больше времени, в ущерб нашему общению. Потом, когда дети покинули дом, нам опять стало легче. Мы снова принадлежали друг другу, только говорить нам было уже почти не о чем. «Такое случается», — говорят умные люди. И они правы. Случается. Но это случилось с нами. Как бы то ни было, я никого не виню. Никого. Это письмо не о том. Я хочу поговорить о нас. Хочу поговорить о том, что происходит теперь. Видишь ли, настало время признать, что случилось невозможное. Признать поражение. И просить пощады. Потому что…
Я дочитал до этого места и остановился. Что-то было не так. Что-то было неладно в Датском королевстве. Моя жена могла и вправду испытывать чувства, выраженные в письме. (Возможно, так оно и было. Скажем, так; допустим, что эти чувства и впрямь были ее чувствами.) Но почерк не был ее почерком. Уж кому и знать это, как не мне. В том, что касается ее почерка, я считаю себя специалистом. Однако, если это был не ее почерк, то
