Если спросишь, где я - [122]

Она стоит с одной стороны моего стула, мама — с другой. Еще немного — и они разорвут меня пополам.

— Умереть бы поскорее и избавить вас от хлопот, — тихо говорит мама. — Нет уже, прости Господи, сил все это терпеть.

— Кому еще кофе? — говорю я. — И давайте-ка посмотрим новости, — говорю я. — А потом мы с Джил, наверное, поедем.

* * *

Через два дня, рано утром, я прощаюсь с мамой — возможно, навсегда. Джил я будить не стал. Ничего страшного, если разок опоздает на работу. Подождут собаки со своими купаниями, стрижками и прочей белибердой. Мама держится за мою руку, мы вместе спускаемся по ступеням, я открываю дверцу машины. На маме белые летние брюки, белая блузка и белые сандалии. Волосы зачесаны назад и подвязаны шарфом. Тоже белым. День будет погожий, небо чистое и становится всё синей.

На переднем сидении лежат карты и термос с кофе. Мама смотрит на них так, будто не помнит, что несколько минут назад сама же принесла их из дома. Она оборачивается ко мне:

— Дай-ка обниму тебя еще разок. Покрепче. Я ведь долго теперь тебя не увижу.

Она обхватывает меня рукой за шею, притягивает к себе и начинает плакать. Впрочем, почти сразу же перестает, делает шаг назад, вытирает глаза тыльной стороной ладони.

— Я сказала себе, что не буду, вот и не буду. Но все равно, дай посмотреть на тебя в последний раз. Мне без тебя будет плохо, сынок, — говорит она. — Но ничего, как-нибудь переживу. Я уже такое пережила на своем веку, что сама себе удивляюсь. Переживу и это, наверное.

Она залезает в машину, включает зажигание, прогревает двигатель. Опускает боковое стекло.

— Мне без тебя тоже будет плохо, — говорю я.

И мне действительно будет плохо. Она, в конце концов, моя мать, плохо, когда ее нет рядом. И все же, да простит меня Бог, я рад, что наконец-то пришел этот час и она уезжает.

— До свидания, — говорит она. — Передай Джил спасибо за вчерашний ужин. И привет ей от меня, на прощание.

— Обязательно передам, — обещаю я.

Я стою молчу, но мне хочется сказать что-то еще. Только я не знаю, что. Мы так и смотрим друг на дружку, пытаясь улыбнуться и приободриться. Потом что-то в ее глазах меняется, видимо, теперь она думает про предстоящий путь и про то, какое расстояние ей придется сегодня одолеть.

Она отводит взгляд и уже смотрит на дорогу. Потом поднимает стекло, трогается и едет к перекрестку — там надо подождать, пока переключится светофор. Убедившись, что ее машина влилась в поток и движется к автостраде, я возвращаюсь в дом и наливаю себе кофе. Мне очень грустно, но постепенно грусть рассеивается, и я начинаю думать о чем-то другом.

Через несколько дней мама звонит и сообщает, что добралась. Она очень занята, наводит порядок, — она всегда наводит порядок на новом месте. Я, наверное, буду рад узнать, говорит она, что ей очень хорошо в солнечной Калифорнии. Правда в новой квартире воздух какой-то не такой, может, цветочная пыльца, она всё время чихает. И транспорта на дороге куда больше, чем было раньше. Ей-то помнится, что в их районе машин было совсем мало. И, естественно, гоняют все как сумасшедшие.

— Чего еще от них ждать, от калифорнийских водителей, — говорит она.

Еще она говорит, что для этого времени года очень жарко. И, похоже, кондиционер в ее квартире барахлит. Я предлагаю ей обратиться к управляющему.

— Этой особы никогда не бывает на месте, — жалуется мама.

И добавляет, что все-таки, наверное, не зря вернулась в Калифорнию. Сказав это, она делает паузу.

Я стою у окна, прижав трубку к уху, глядя на огни города и освещенные окна ближайших домов. Джил у стола, листает каталог и слушает.

— Ты там трубку не положил? — интересуется мама. — Скажи уж что-нибудь.

Не знаю, почему, но я вдруг вспоминаю слово, которое употреблял отец, если хотел быть с ней поласковей — ну, естественно, когда бывал трезв. Это было так давно, я был еще пацаном, но всякий раз, когда я его слышал, мне становилось легче, отступал страх, отступала безысходность.

«Родная», говорил отец.

Он иногда называл ее «родная», такое нежное слово. «Родная, — говорил он, — когда пойдешь в магазин, захватишь мне сигарет?» Или: «Родная, как твой насморк, проходит?» «Родная, а где моя чашка?».

Слово слетает с моих губ еще до того, как я успеваю придумать, что сказать после.

— Родная, — повторяю я. Так и сказал: «родная». — Родная, ты ничего не бойся, — говорю я. Я говорю маме, что очень люблю ее и обязательно напишу, обязательно. А потом прощаюсь и вешаю трубку.

Некоторое время я не отхожу от окна. Я стою, глядя на освещенные окна дома по соседству. Свернув с дороги, во дворик въезжает машина. Вспыхивает свет над входной дверью. Дверь открывается, кто-то выходит на крыльцо и стоит, поджидая.

Джил переворачивает страницы каталога, потом замирает.

— Вот как раз это и нужно, — сообщает она. — Почти то, чего мне хотелось. Посмотри же.

Но я не оборачиваюсь. Мне наплевать на занавески.

— На что это ты там смотришь, милый? — говорит Джил. — Расскажи.

Что ей рассказать? Краткое объятие, а потом они вместе уходят в дом. Свет на крыльце остается гореть. Потом о нем вспоминают, и он гаснет.

Те, кто здесь спал