Если с собой трудно - [13]

Наконец застучали ложки, ножи. Тарелки; лакей Степан пришел в столовую и кинул скатерть на стол. Но, казалось, частица праха, наполнявшего Иудушку, перешла и в него. Еле-еле он передвигал тарелками, дул в стаканы, смотрел через них на свет. Ровно в час сели за стол.

– Вот ты и едешь! – начал Порфирий Владимирыч разговор, приличествующий проводам.

Перед ним стояла тарелка с супом, но он не прикасался к ней и до того умильно смотрел на Анниньку, что даже кончик носа у него покраснел. Аннинька торопливо глотала ложку за ложкой. Он тоже взялся за ложку и уж совсем было погрузил ее в суп, но сейчас же опять положил на стол…»[2].

Контроль

Предпочтение доминирования и контроля в обычной жизни заметно сразу – такой человек обычно ощущается как вызывающе агрессивный даже тогда, когда он молчит или разговаривает, не повышая голоса. Взгляд прямой, вызывающий, открытый, интонации отчетливые, твердые, манеры властные. Если такой человек оказался вашим коллегой, с которым вы делите комнату в офисе, вы очень быстро поймете, что почему-то подчиняетесь тому порядку, который он установил: чайник стоит там, где ему удобно, вы ходите (не ходите) с ним обедать, потому что он этого захотел (не захотел), читаете ту книгу, которую он вам посоветовал прочесть, и, даже выбирая одежду, вспоминаете о том, что он на этот счет говорил. Находясь рядом с таким человеком, вы всегда ощутите в себе смутный или явный импульс к подчинению – неважно, послушаетесь его или нет. Таких людей окружает ореол агрессии, служащий надежной защитой: к ним не пристают агрессивно настроенные люди, их не трогают ни начальники, ни коллеги по работе, соседи тоже ведут себя смирно, опасаясь возможных недоразумений, не шумят по ночам и прибираются на общей территории, даже если их об этом не просили.

Для человека, характеризующегося выраженной тенденцией доминирования, неприемлемой является подчиненная позиция, потеря власти вызывает у него страх. Такие люди очень боятся подчиненности и беспомощности, боятся, что другие будут их контролировать. Поэтому, выбирая для себя род занятий, они предпочитают фриланс, собственный бизнес или что-то еще, что дает им возможность не иметь начальников и тех, кто мог бы поставить их поведение под контроль; находясь же в организации, они всячески стремятся как можно быстрее получить руководящие позиции. Это может быть владелица салона красоты, фотограф, бизнес-тренер, психотерапевт или психолог-консультант, но с равным успехом это может быть и ваш непосредственный начальник на работе, и директор департамента, в котором вы трудитесь.

Такой человек не склонен сомневаться в себе, ему даже не приходит в голову мысль о том, что он может быть в чем-то неправ или просто заблуждаться, как все нормальные люди. Если он что-то говорит, выражает какие-то желания или устанавливает правила, это звучит как истина в последней инстанции и закон для всех остальных. Такой человек не любит, когда кто-то даже не то, что перечит, а просто высказывает мысли и идеи, отличающиеся от его собственных, – это вызывает у него протест и чувство, что им пытаются управлять, а это само по себе для него неприемлемо. Иногда то, как он выражает свои желания и устанавливает правила, с очевидностью выглядит как прямое и агрессивное выражение доминирования вплоть до антисоциальности, а иногда воспринимается как мудрость. Потребность руководить другими всегда выражается в семье, в близких и дружеских отношениях. Такой человек не может выстраивать отношения иначе. В большинстве случаев та настойчивость, то стремление, с которыми он стремится все устроить в соответствии со своими представлениями и интересами, бросаются в глаза, но иногда этого можно не заметить, просмотреть, приняв, например, за заботливость в отношении домашних («Мой муж без меня с этой задачей просто не справится») или доброту («Я хотела помочь – я ведь знаю, как решаются такие проблемы»). Однако суть при этом не меняется.

Приведем иллюстрацию – отрывок из романа У. Коллинза «Женщина в белом»:

«Этот толстый, ленивый, пожилой человек, чьи нервы так чувствительны, что он вздрагивает от резкого звука и отшатывается при виде того, как бьют собаку, на следующее утро после своего приезда пошел на конюшенный двор и положил руку на голову цепного пса, такого свирепого, что даже грум, который его кормит, боится подходить к нему близко… Я не скоро позабуду эту короткую сцену.

– Осторожней с собакой, сэр, – сказал грум, – она на всех бросается!

– Потому и бросается, друг мой, – спокойно возразил граф, – что все ее боятся. Посмотрим, бросится ли она на меня. – И он положил свою толстую желтовато-белую руку, на которой десять минут назад сидели канарейки, на огромную голову чудовища, глядя ему прямо в глаза. Его лицо и собачья морда были на расстоянии вершка друг от друга. – Вы, большие псы, все трусы, – сказал он презрительно. – Ты способен загрызть бедную кошку, жалкий трус. Ты способен броситься на голодного нищего, жалкий трус. Ты набрасываешься на всех, кого можешь застать врасплох, на всех, кто боится твоего громадного роста, твоих злобных клыков, твоей кровожадной пасти! Ты мог бы задушить меня в один миг, презренный, жалкий задира, но не смеешь даже посмотреть мне в лицо, ибо я тебя не боюсь. Может быть, ты передумаешь и попробуешь вонзить клыки в мою острую шею? Ба! Куда тебе! – Он повернулся спиной к собаке, смеясь над изумлением окружающих, а пес с поджатым хвостом смиренно пополз в свою конуру»