Если парни всего мира... - [34]

— Я разбудил тебя не для того, чтобы идти в школу. Слушай меня хорошенько. Для тебя есть важное поручение.

Веки ребенка снова смыкаются. Отец идет в кухню, открывает кран и, намочив в воде губку, приносит ее сыну.

— Протри лицо. Это прогонит сон.

У Холлендорфа созрел план: только американцы могут быстро передать сообщение в Берлин — значит, именно к ним и надо обратиться. Но где можно найти в четыре часа утра военного, который согласился бы взяться за выполнение такой необычной задачи? Одна надежда — на офицерский клуб. Там иногда засиживаются очень поздно. Надо испробовать этот шанс. Холлендорф не решается отойти от приемника. Может быть, ему все-таки удастся связаться с каким-нибудь радиолюбителем, который согласится отправиться в Темпельхоф. К тому же Ганси гораздо легче пробраться в клуб, чем ему. Он хитрый, как обезьянка. Послевоенные трудности заставили ребят пройти суровую школу.

— Если тебе удастся убедить какого-нибудь офицера помочь нам, ты попросишь его прийти сюда. Объясни, что это очень срочно. Дело касается корабля, на борту которого есть больные; мы пытаемся переслать им сыворотку.

Холлендорф тащит Ганси в кухню и подставляет его голову под кран; теперь он уже вполне уверен, что сын окончательно проснулся.

Пока Ганси одевается, Холлендорф торопливо набрасывает записку, которую мальчик должен отнести в клуб.

4 часа 10 минут (по Гринвичу)

на борту «Марии Соренсен»

Лаланд сдержал слово, данное полицейскому радиотехнику из Италии. Через равные промежутки, примерно каждые пять минут, повторяет он свой вызов.

По палубе судна с трудом тащится человек. У него подкашиваются ноги, кружится голова. Он с ужасом убеждается, что чувствует себя все хуже и хуже. Только бы другие не заметили — товарищей он боится больше, чем болезни. Стараясь остаться незамеченным, человек направляется в дальний конец судна. Около капитанской рубки он слышит, как далекий настойчивый голос в приемнике повторяет: «Вы меня слышите?» Этот голос переполняет человека надеждой. К нему возвращаются силы, мужество, даже бодрость. Он кричит:

— Радио! Скорее! Связь восстановлена.

Ларсен услышал. Окидывает взглядом окружающих его рыбаков. Он уверен, что снова держит их в руках; они не двинутся с места, можно уйти, ничего не опасаясь. Ларсен возвращается в рубку, хочет закрыть за собой дверь, но Франк, идущий следом, придерживает ее и тоже входит. После минутного колебания, не зная, как отнестись к поступку Франка, капитан молча подходит к приемнику. Комната постепенно наполняется людьми. Теперь, когда рыбаки поняли, какая опасность нависла над ними, они имеют право знать все.

Через Лаланда и итальянского техника Ларсен начинает разговор с доктором, который спрашивает:

— Вы можете дать мне полный список медикаментов, имеющихся в вашей аптечке?

По знаку капитана один из рыбаков снимает со стены ящичек и опрокидывает его на стол. Ларсен перечисляет медикаменты. Он часто перевирает названия, но доктор поправляет его про себя. В одном месте доктор прерывает Ларсена:

— Сколько ампул?

Капитан открывает последнюю коробку, название которой только что прочел, считает:

— Двадцать ампул.

— Какой срок хранения? Это должно быть написано где-нибудь на упаковке. Посмотрите хорошенько.

Ларсен находит дату.

— Очень хорошо. Сделайте уколы всей команде.

— Вы хотели послать нам сыворотку, — говорит капитан.

— Уже отправлена.

Сыворотка действительно отправлена, она в пути и находится сейчас на французском самолете, летящем в Берлин. Но прибудет ли она вовремя? Коробка с ампулами стоит на полу, в ногах у летчика, которого зовут Эрнест. Это все, что знает Лоретта о том, кому доверила бесценный груз. Этого было бы достаточно, если бы кто-нибудь поехал в Темпельхоф и забрал посылку по прибытии самолета. Но успеют ли Корбье и Холлендорф предупредить вовремя какого-нибудь радиолюбителя? Захочет ли тот отправить эту посылку дальше? Если они этого не добьются, цепочка доброй воли, протянувшаяся уже через Африку, Неаполь, Париж и Брауншвейг, разорвется и все, что было сделано до сих пор, пропадет впустую.

4 часа 30 минут (по Гринвичу) в Брауншвейге

Дом, восстановленный американцами и отведенный под офицерский клуб, выдержан в стиле ультрамодерн и выглядит совсем новым. Необычной смелостью линий он напоминает дома, выросшие в Германии в лучшие годы Веймарской республики. Стиль этот сильно критиковали в городе, но еще больше ругали его в кругах оккупационной армии. Долгое время Главный штаб этого района просто стыдился, что позволил себя уговорить и поручил работы архитектору — представителю нового направления — еще в тот период, когда доказанное антинацистское прошлое служило достаточной рекомендацией для получения заказа. Но вот, в один прекрасный день фотографы из «Лайфа» обнаружили здание, и все переменилось. О нем заговорили в газетах, как об образцовом вкладе американской армии в дело украшения немецких городов. В высших сферах считали признанным фактом, что клуб офицеров в Брауншвейге — подлинно выдающееся произведение архитектуры. Все американские служащие утверждали это с тем большей убежденностью, что многие из них никогда не обратили бы на него внимания, если бы им на него не указали.