Если он грешен - [22]

Доев очень вкусное лимонное пирожное, Эштон вдруг заметил, что волосы Пенелопы и рукав платья испачканы мукой. И почему-то он решил, что это делает ее еще милее.

— Вы сами все это пекли? — спросил виконт, кивнув на печенье и пирожные.

— Да, конечно, — ответила Пенелопа и снова смутилась. — Я люблю готовить. Это помогает мне думать. Хотя корзиночки с малиной приготовила моя знакомая кухарка. Эта женщина все время присылает сюда еду, но люди, у которых она служит, об этом не знают, — добавила она потупившись.

Лорд Маллам улыбнулся и, взяв корзиночку с малиной, проговорил:

— Не беспокойтесь, мы сохраним вашу тайну.

— Почему я никогда не видел вас в Хаттон-Мур-Хаусе? — спросил Эштон; он был не в силах поддерживать ничего не значивший вежливый разговор, и ему хотелось как можно быстрее получить ответы на все терзавшие его вопросы.

Пенелопа мысленно прокричала все известные ей ругательства, и список этих ругательств был довольно длинным. Теперь она почти не сомневалась: Радмур знал, кто она такая. Но ей все же хотелось убедить его в том, что он ошибается.

Пожав плечами, Пенелопа спросила:

— А с чего бы вам там меня видеть?

— Ваша фамилия Уэрлок, не так ли?

— Откуда вам это известно?

— Над входом в этот дом висит табличка с надписью «Хижина Уэрлока».

— О, я забыла!.. Это мой кузен Орион ее повесил. — «В следующий раз, когда с ним встречусь, ему от меня за это крепко достанется», — решила Пенелопа. — Видите ли, мой кузен так шутит. С тем же успехом можно было бы повесить табличку с надписью «Бунгало для бастардов».

Эштон не знал, как реагировать на это заявление. Его друзья тоже в недоумении переглядывались.

— Значит, здесь, в этом доме, ваши родственники держат всех своих… — Эштон умолк, пытаясь подобрать слово, которое не звучало бы как оскорбление, но тут вдруг заметил в глазах Пенелопы те же озорные искорки, что видел до этого в глазах Пола.

— Совершенно верно, внебрачных детей, — сказала Пенелопа со смехом. Друзья Эштона тоже рассмеялись, и даже сам виконт улыбнулся. — Хотя изначально этот дом предназначался для иных целей. Видите ли, мой отец не был верен моей матери, и, Артемис со Стефаном — тому подтверждение. Когда же мать снова вышла замуж, ее новый муж отказался взять к себе мальчиков. К сожалению, у матери не было сил или, возможно, особого желания противиться воле своего нового мужа, и потому тетя Олимпия предоставила этот дом в мое распоряжение. Дом, знаете ли, пустовал, потому что район, в котором он был построен, больше не считался подходящим местом для проживания людей, считающих себя респектабельными. И я поселила здесь своих братьев. Затем, один за другим, стали приезжать остальные — начиная с Дариуса, сына дяди Аргуса от бывшей любовницы, решившей выйти замуж, но не желавшей брать с собой ребенка. Аргус выкупил дом у тети Олимпии и переписал его на моих братьев и на меня, но формальным владельцем дома, до тех пор пока я не достигну совершеннолетия, является мой дядя Аргус. Теперь в этом доме живут десять мальчиков, и их отцы делают все, что могут, чтобы помочь деньгами, которые нужны, чтобы растить детей.

— Разве мальчики не должны находиться в школе?

— Они посещают школу, когда денег хватает, чтобы платить за обучение, но обычно приходится ограничиваться услугами гувернера.

— И вы тоже живете здесь? Поэтому я и не видел вас у Хаттон-Муров?

— Нет, я здесь не живу. А Чарлз и Кларисса, насколько мне известно, ничего об этом доме не знают. Я прихожу сюда, когда могу. К счастью, это случается довольно часто. Пока мне не исполнится двадцать пять, я должна жить у Хаттон-Муров.

Пенелопа решила, что ее гостям не обязательно знать о том, что она жила там лишь по одной причине — боялась, что только таким образом сможет по достижении двадцати пяти лет заявить свои права на этот дом. Им не следовало знать и о завещании — в нем было сказано, что дом станет ее собственностью, когда ей исполнится двадцать пять, или же в том случае, если она выйдет замуж. Она могла бы получить в наследство еще один дом, но Чарлз с Клариссой уже объявили его своей собственностью. Что осталось от того немалого состояния, которым владела ее мать до второго замужества, Пенелопа точно не знала, однако очень опасалась, что может каким-то образом потерять и этот дом. Ведь от Чарлза всего можно было ожидать — в этом-то она нисколько не сомневалась.

— Вы все еще не ответили на вопрос, — сказал Эштон. — Почему я вас не видел в доме Клариссы?

— По правде сказать, никто из нас не может припомнить, чтобы видел вас хоть где-нибудь, — добавил лорд Маллам. — Ни на одном балу, ни на одном ужине…

— И никто из нас ни разу не слышал про вас от Хаттон-Муров, — заметил барон Фишертон. — Хотя вы тоже из Хаттон-Муров.

— Да, но только формально, — сказала Пенелопа. Очевидно, эти люди зря времени не теряли — почти все о ней узнали. — Видите ли, барон удочерил меня лишь потому, что так ему было легче наложить лапу на все, что оставил после себя мой отец. Но затем, после смерти барона и моей матери, нужда в лицемерии отпала. Меня выселили на чердак и почти забыли о моем существовании. Поэтому я могу так часто приходить сюда. К счастью, Хаттон-Мурам нет до меня дела. Пока я не попадаюсь людям на глаза, у них со мной нет проблем. И меня такое положение дел вполне устраивает. — Едва заметно улыбнувшись, Пенелопа продолжила: — О том, что происходит у них в доме, мне рассказывают некоторые слуги, а также… Стыдно признаться, но я порой подслушиваю. В доме множество всяких закоулков и тайных переходов, о которых Хаттон-Муры ничего не знают. По каким-то неизвестным мне причинам моя мать ничего не говорила своему второму мужу об этих особенностях дома. И она наказала мне хранить все это в тайне.