Если копнуть поглубже - [102]
— Ну, конечно, — отозвался Грифф. — Ты был в своей режиссерской ипостаси, — он произнес это очень мягко.
— Они выдвинули условия, — продолжал Кроуфорд. — Трое заложников, все американцы и среди них — Джейкоб. Американцы — в этом был смысл предложенной сделки. Поскольку я канадец, а Анна американка, у Джейкоба было двойное гражданство. Будь оно проклято — американское гражданство его и убило.
Грифф распрямился и сел.
— И что дальше?
— Дальше?.. Не знаю, каковы были их требования: чтобы Америка прекратила набивать деньгами перуанские банковские сейфы или еще что-нибудь в этом роде… Но они ничего не получили… И тогда убили всех троих. По очереди — одного за другим. Тела оставляли в людных местах: на перекрестках, на площадях, на мусорных свалках. А сами скрылись. Джейкоб был первым. И слава богу.
Не представляю, как бы он мучился, если бы оказался последним.
Джонатан выпил.
— Ему было двадцать два. Двадцать два года. Ты помнишь этот возраст? Двадцать два года?
— Да. И очень хорошо.
— Все перед тобой открыто. Вся жизнь и весь мир.
— Да.
Джонатан тихонько дотронулся до щеки Гриффина.
— Как это было здорово…
Грифф ждал.
— Когда я увидел сегодня жену, — снова заговорил Джонатан, — увидел и вспомнил, что был в нее влюблен… вспомнил, что она была единственной женщиной, которую я любил… единственной женщиной в моей жизни… вспомнил Джейкоба, а потом — как мы поступили с тем, что создали вместе, я подумал… — он не закончил.
— У меня похожие воспоминания, — сказал Грифф.
Джонатан улыбнулся ему:
— Не допусти, чтобы то же случилось с тобой. С тобой и с твоей семьей.
— Не допущу, — ответил Грифф. — Ни за что. Если честно…
— Знаешь, когда я женился на Анне, это было из чистого тщеславия. И только. Ее деньги, ее имя, ее красота и то, что она меня хотела. И я ответил «да». Что-нибудь напоминает?
— Да.
— Нельзя было повторять то же самое с тобой. Я же все это знал.
Гриффин не отвечал.
— Прости, — прошептал Джонатан.
— Нет. Не надо… Я…
— Да? Что ты?
— Я многое узнал о себе. — Гриффин грустно рассмеялся. — И…
— И?
— И хочу вернуться к началу. К своему началу. Я куда-то шел и — заблудился.
— С нами со всеми это случается.
— Да.
— Ты сказал, что многое узнал о себе.
— Да.
— И сможешь этим воспользоваться?
— Да. На сцене и в жизни.
— Ты собираешься вернуться? Когда-нибудь?
— Если меня примут.
— Не будь идиотом. Тебя любят. И ты их любишь.
— Да.
— И я тебя люблю. Но… не для того, чтобы удерживать. Я это уже делал. И в результате ты меня возненавидел.
— Нет. Я не силен в ненависти. Не умею ненавидеть. Во всяком случае, тебя. Может быть, себя. Но не тебя.
— Значит, ты все же способен испытывать ненависть, — улыбнулся Кроуфорд.
— Тут другое дело. Я не могу быть самим собой, недостаточно хорош для этого — вот что я ненавижу. И только.
Джонатан поднялся, подошел к открытому окну и посмотрел на луну.
Луна. И лунная дорожка, там, на поляне. Сияющий путь…
— Мне тоже надо тебе кое-что сказать, — проговорил Грифф.
— Слушаю.
— Только не знаю, что ты подумаешь: хорошо это или плохо.
— Хуже, чем с Джейкобом, ничего быть не может.
— Конечно… Но, по-моему… по-моему, сейчас подходящее время сказать это. Пожалуйста, прости меня. Но я знаю, это подходящее время. И в каком-то смысле именно из-за Джейкоба…
— Продолжай.
Грифф взглянул на Джонатана, стоявшего обнаженным в лунном свете. Рослый, подтянутый, как струна. В паху, в темном ореоле черных волос, светлым мазком выделяется пенис.
Секс. Женщины. Жены. Сыновья.
— Я хочу вернуться домой. Теперь же.
Джонатан ничего не ответил.
— Я скучаю по сыну. Я скучаю по Джейн. Я скучаю по тому, кем я был.
По-прежнему никакого ответа.
Грифф ткнул сигаретой в пепельницу, словно поставил точку — точку в их отношениях.
— Я ни за что на свете не хотел бы тебя обидеть, — сказал он.
— Знаю.
— Но ты понимаешь? Понимаешь, почему я хочу вернуться?
— Да.
Джонатан подошел к кровати и загасил свою сигарету рядом с меркнущим угольком сигареты Гриффина.
Сел подле Гриффа и положил руку ему на бедро.
— Ты был — есть — и останешься самым желанным для меня мужчиной.
— Я не могу… не могу…
— Не надо ничего говорить.
Они выпили вина и снова закурили. Луна переместилась из одного окна в другое. Музыка оборвалась. Часы показывали три утра.
— Я буду всегда тебя любить. По-своему.
— И я.
— В марте нам еще предстоит работать над Меркуцио и Бироном.
— Да.
Они замолчали.
Потом Джонатан сказал:
— В нем было пять футов, десять дюймов. Весил сто шестьдесят фунтов. Опрятный. Худощавый. Серьезный. Носил очки. Возмутительно плохо видел. Был почти слеп! Но главное, он понимал, кем был.
Как Уилл, подумал Грифф.
Они немного посидели. А затем Джонатан произнес:
— Спокойной ночи, Гриффин.
— Спокойной ночи.
Кроуфорд лег, вытянулся со вздохом и положил одну руку на подушку, а другую — Гриффу на грудь.
Некоторое время Гриффин лежал не шевелясь — допивал вино и курил, — сигарета догорела до самого фильтра, струйка дыма полого тянулась в открытое окно.
Погиб. Двадцати двух лет. Мальчик, столько обещавший. Его больше нет.
Гриффину было нетрудно представить брошенный на перекрестке труп. Могли убить кого угодно. Но убили сына Джонатана. Его единственного ребенка.
