Если бы я была королевой… Дневник - [14]

Вторник, 9 декабря 1873 года

<…>

Что бы я ни написала, мне никогда не выразить того, что я чувствую. Я глупая, сумасбродная, разобиженная на весь свет. Мне кажется, что те, кто отнял у меня герцога, ограбили меня; нет, правда, как будто у меня отняли мое добро. Мне так нехорошо! Не знаю, как объяснить: мне все представляется каким-то непрочным; на язык мне по ничтожным поводам приходят слишком сильные выражения; хочу сказать что-то важное – и чувствую, сказать-то мне нечего; я словно… Нет, довольно! Если ударюсь в рассуждения, примеры, сравнения, то никогда не кончу. Мысли подталкивают одна другую, мешаются и в конце концов развеиваются, как пар. <…>

<…>

Воскресенье, 28 декабря 1873 года

<…> Я уже не ребенок, как другие дети: сердцем я женщина, но – женщина-ребенок.

<…>

1874

Воскресенье, 11 января 1874 года

Сгораю от нетерпения, когда же настанет завтра, двенадцатое января, канун русского Нового года: я буду гадать перед зеркалом, но с Божьего соизволения.

За обедом говорили о Новом годе, как мы его проведем. Машенька[23] предложила гадать. Рассказывали о разных гаданиях. Садятся перед зеркалом. Машенька рассказывает поразительные вещи: она сама гадала перед зеркалом и видела Степу и еще многое, что до сих пор не исполнилось. Еще она говорит, что люди видят всякие страхи и ужасы. Все это меня так воодушевило и возбудило, что мне кусок в горло не идет. Решено: буду гадать! <…>

Понедельник, 12 января 1874 года

<…>

Я сидела со всеми до половины одиннадцатого, потом поднимаюсь к себе, надеваю свежую сорочку, распускаю волосы, набрасываю на плечи белую накидку; in that attire[24] запираюсь, ставлю зеркала, и все начинается!

Сперва я долго ничего не видела, потом стала различать какие-то фигурки, но совсем маленькие, не больше десяти-двенадцати сантиметров. Я увидела целую толпу голов, одних голов в каких-то причудливых шляпках, париках, огромных колпаках, нахлобученных криво, как попало; потом различила женщину в белом, похожую на меня, повязанную косынкой, она облокотилась на стол, руками легонько подпирает подбородок, взгляд поднят ввысь. Потом она растаяла. Потом вижу пол в церкви, из черного и белого мрамора; посреди группа людей в каких-то костюмах вроде карнавальных, один из них лежит, другие сидят или стоят, я не совсем поняла. Слева, кажется, разглядела, как в тумане, нескольких мужчин… <…> но лиц было не видать. <…>

И еще один мужчина посредине, но лица тоже не видно. Но главное – головы, головы, их было больше всего, а еще, по-моему, там были всевозможные костюмы, которые все время менялись. Это было блестящее зрелище. В самом начале череда зеркал, отраженных одно в другом, показалась мне похожей на гроб, но я сразу заметила свою ошибку. Надо сказать, что я была немного возбуждена; то и дело мне мерещилось, что сейчас я увижу что-то ужасное. <…> Иду и рассказываю обо всем маме, но она спит, и ей не очень-то интересно. Завтра расскажу всем, это же так странно. Я бы, конечно, увидела больше, но у меня то зеркало двигалось, то я сама шевелилась.

Итак, новый год для меня начался с того, что я увидела эти бесконечно странные и фантастические костюмы и шляпы.

Да здравствует русский 1874 год!!!

Прощай, год 1873-й!

Да здравствует год 1874!!!

<…>

Суббота, 8 августа 1874 года

<…>

Теперь я уверена – он меня любит; мне его жаль[25].

Впервые меня любят – и как. Бедный граф, он любит так мужественно, молчаливо, утонченно; никогда ни одного лишнего слова, никогда не пытался коснуться моей руки, приблизиться ко мне – а я однажды, танцуя, нарочно стала задевать головой его щеку, а как-то раз, вставая… <…> сжала его руку сильнее, чем было нужно, когда он мне ее протянул.

Только иногда, не видя его, я чувствовала, что он смотрит на меня с такой любовью, что я краснела, и каждый раз, когда моя рука касалась его руки, я чувствовала, что для него это не то, что другие прикосновения, потому что я вздрагивала. И я благодарна ему за такую любовь.

Я всегда думала, что меня никто не будет любить.

<…>

Воскресенье, 6 сентября 1874 года

<…> С тех пор как я в Англии, чувствую себя иначе. <…>

Приехали в Черинг-Кросс – я совершенно счастлива. <…>

Понедельник, 7 сентября 1874 года

<…> Лондон – то, о чем я мечтала. <…> Я воображала, будто знаю, чего я хочу, нет, я заблуждалась.

Только теперь я это знаю. Попросту – жить в Англии, жить так, как я люблю. <…>

Вторник, 8 сентября 1874 года

<…> Но случилась неприятность: у нас вышли деньги. Похоже, мы, уезжая, взяли с собой [нрзб]. Ох, Боже мой, когда кончится для меня это цыганское житье? Когда я стану жить, как мне нравится? <…>

Пятница, 11 сентября 1874 года

<…> Одна беда: я очень подурнела, и голова кружится, и сердце болит, и ужасная слабость.

Боже, исцели меня!

Пятница, 25 сентября 1874 года

<…>

Роста я среднего, волосы недурные – чуть длиннее, чем я сама, шелковистые, золотистые и вьющиеся. Лицо у меня круглое, высокий лоб, белый и хорошо вылепленный, – я прикрываю его волосами, постриженными, как у Людовика XIV в детстве, в Версале, на картине, изображающей смерть Людовика XIII, на лестнице. Брови густые, темные, красиво очерченные и слегка изогнутые, глаза серые, не большие и не маленькие, пристойной формы, а вечером часто темнеют, иногда блестящие и всегда умные, ресницы того же цвета, что и глаза, и премилые. Нос… нос… надо же, трудно описать: ни короткий, ни длинный, ноздри довольно велики, немного веснушек на носу и хорошая кожа, что бывает довольно редко: обычно на носу кожа хуже всего. Словом, нос пристойный, хотя мог бы быть лучше, но… Рот маленький, алый (сегодня вечером я такая, как раньше) и очень милый, особенно уголки, и формы прекрасной, и замечательно нежные. Зубы у меня как раз настолько хороши, чтобы меня не портить, они ни дурны, ни неправильной формы, довольно белые маленькие зубки, вполне сносные. <…> Подбородок у меня круглый и с заметной ямочкой, уши маленькие (похожи на две розовые раковины), розовые и милые. Шея не такая длинная, как у горбуньи, а в самый раз для женщины, особенно когда соседствует с прекрасными плечами, высокой грудью, и белая, как молоко.