Если бы я был учителем - [2]

Я не люблю себя такого - злого, вредного и улыбающегося нахально, но поделать с собой ничего не могу. Когда я говорю: "Не!" - и улыбаюсь, я вру. На самом деле мне стыдно. Но не перед Анной Михайловной, а перед кем-то другим. Не знаю, перед кем...

Звенит звонок - это начало моих ежедневных мучений.

Анна Михайловна входит в класс:

- Здравствуйте. Садитесь. Кто отсутствует?

- Все тута, - отвечает дежурный.

- Что я вам задавала?

Класс настороженно молчит: она задавала выучить наизусть стихотворение.

- Кажется, я задавала вам стихотворение... Все выучили?

- Все! - говорит отличница Ленка.

- Так не бывает, Лена, - усмехается Анна Михайловна. - Иди, отвечай.

Ленка быстро и четко оттарабанивает стихотворение и, получив привычную пятерку, садится на место.

- Афанасьев!

- Я... - уныло откликается самый длинный ученик в классе, - это...

- Не выучил? - неодобрительно смотрит на него Анна Михайловна.

- Так я огород копал... Не успел...

- Сядь, "два".

- Я к завтрему выучу... - басом канючит Афанасьев. - Не ставьте...

- Вот когда выучишь, тогда поговорим. Цыбулько!

- Его нету! - говорит Цыбулько.

- Не паясничай!

Цыбулько вздыхает.

- "Сижу за решеткой, в темнице сырой, - сообщает он, вздыхая. Вскормленный в неволе, орел молодой..." - и надолго замолкает.

- А дальше что?

- Дальше?

- Вот именно?

- Сейчас... - тянет время Цыбулько.

- "Мой грустный товарищ..." - подсказывает Ленка.

- "Мой грустный товарищ..." - повторяет Цыбулько.

- "Махая крылом..."

- Прекратите подсказывать!

Ленка испуганно замолкает. Цыбулько, конечно, тоже.

- Ну, так что там дальше, Цыбулько? - интересуется Анна Михайловна.

- Забыл...

- Учить надо, Цыбулько! Сядь на место, "два".

- Подумаешь! - говорит Цыбулько, изображая презрение на круглом лице.

- Вот и подумаешь, когда дома всыплют! - хмыкает Анна Михайловна. Митюшкин!

Ну вот... Это меня.

- Чего? - говорю я, глупо ухмыляясь.

- Не "чего", а встань!

- Зачем?

- Митюшкин, не выводи меня из себя!

Я встаю.

- Учил?

Я молчу. Выражение лица у меня тупое.

- Ты что, Митюшкин, хочешь на третий год в пятом классе остаться?

- Ага! - говорю я. - А что?

- Есть же люди такие! - громко возмущается Анна Михайловна. - Тебе не стыдно, Митюшкин?

- Не!

Анна Михайловна глядит на меня с тоской.

- Будешь отвечать или нет? - спрашивает она, хотя, конечно, уверена, что стихотворение я не выучил.

- Буду! - назло ей говорю я.

Она настораживается, понимая, что ничего доброго ждать от меня не приходится.

- Однажды в студеную, зимнюю пору, - рассказываю я, - сижу за решеткой в темнице сырой. Гляжу - поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой...

Класс радостно хохочет.

- Митюшкин, прекрати немедленно! - требует Анна Михайловна.

- И, шествуя важно, в спокойствии чинном, - не прекращаю я, - мой грустный товарищ, махая крылом ("Это вам за Афанасьева!" - думаю я), в больших сапогах, в полушубке овчинном, кровавую пищу клюет за окном (А это - за Цыбулько)...

- Митюшкин, я кому сказала! Замолчи!

Я не замолкаю.

- Дежурный, быстро за директором!

Приходит директор...

Директор у нас молодой, только что из института. Очень странный никогда не ругается. И всех боится. А может, просто вежливый такой. Мне его даже жалко иногда.

- Андрей... - вздыхает он. - Ну зачем ты опять срываешь урок?..

Я молчу.

- Ведь ты же прекрасно знаешь это стихотворение. Почему же было не рассказать просто, без... - он замолкает, затрудняясь назвать мое очередное хулиганство как-нибудь вежливо. - Ну, без этой демонстрации...

Я молчу.

- Да что вы с ним разговариваете? - удивляется Анна Михайловна. - Ему же хоть кол на голове теши - не стыдно!

- Я думаю, вы ошибаетесь, - отвечает директор. - Андрей, пойдем ко мне, поговорим...

- Не пойду!

- Почему?

- Неохота!

- Митюшкин! Ты соображаешь, с кем разговариваешь? - зловеще интересуется Анна Михайловна.

- Оставьте его, - тихо говорит директор, лицо у него грустное. Садись, Андрей. После уроков зайди, пожалуйста, ко мне, если тебе не трудно... Продолжайте урок.

Он уходит. В классе напряженная тишина.

- И когда мы от тебя избавимся, Митюшкин?! - с тоской спрашивает Анна Михайловна.

- Сейчас, - отвечаю я, беру сумку и ухожу, посвистывая.

Я иду по коридорам. Быстрее, еще быстрее. Бегом - по лесенке. Бегом через двор!

Я добегаю до большой сосновой поленницы во дворе, прячусь за нее и плачу...

... - Ты чего? - шепчут из-за поленницы. - Кто тебя?

Я трясу головой, торопливо вытираю глаза - только этого не хватало!.. Кто еще там?

В щели между поленницей и забором сидит пацан с большими ушами. Маленький, класса из третьего.

- Ты чего тут? - спрашиваю я.

- А меня из класса выгнали... - глаза у него несчастные. - А ты... ты почему плачешь?.. Побили?

- Дурак, что ли?! - говорю я. - Это я - плачу?!

- Значит, показалось... - говорит он поспешно. - А меня побьют...

- Кто?

- Отец. Его сегодня в школу вызывают...

- Может, обойдется?

- Что ты... - шепчет он. - Обязательно побьет... Он из-за двойки знаешь как лупит!.. Шлангом от стиральной машины! А сегодня, может, и убьет совсем...

- Да ты вылезь, - говорю я. - Чего ты туда забился-то?