Если бы - [29]

Он подошел к двери и, распахнув ее, показал на, едва заметное в темноте, маленькое сооруженьице, в назначении которого сомневаться не приходилось.

Наивные голубые глаза Кукушонка округлились.

— А в мороз? — еле слышно прошептал он, вспомнив про обещанные шестидесятиградусные морозы.

— А в мороз в ведро по малой нужде сходишь. — смеясь сказал Гена.

— А… все остальное. — еще тише с совершенно несчастным лицом спросил Кукушонок.

Гена заговорщицки хлопнул его по плечу.

— А для всего остального тебе Николаич подгузник выдаст.

Взрыв хохота сотряс стены вагончика. Смеялись все и лишь Кукушонок, как обычно, залился густым румянцем. Говорила ему мама, говорила. А он вообразил себя взрослым и рванул за романтикой. Наелся он уже этой романтики. В первый же день наелся, уже не лезет.

Сергей думал, что не уснет. Матрац был жесткий, казалось, что лежишь на голых досках. Воздух в вагончике был спертый, душный. Присутствие пяти наработавшихся за день молодых мужчин, их одежда, обувь, дыхание, все это в небольшом пространстве вагончика создавало еще ту атмосферу. Но, едва коснувшись подушки, Сергей почувствовал как начинает проваливаться в сон. Хорошо бы увидеть во сне Веру, улыбаясь, подумал он уже засыпая. Но Веру он не увидел, как не увидел и ничего другого. Он спал очень крепко, без сновидений и проснулся только когда Паша Головин начал расталкивать их с Кукушонком, который спал на втором ярусе кровати. Сергей посмотрел на часы. Было 7 утра. Через час начинался его первый трудовой день на севере.

Октябрь 1990г

Начались суровые трудовые будни. Работа была тяжелая, к вечеру все возвращались усталые, с одним желанием поскорее забраться в кровать и уснуть. Утром вставали, завтракали и отправлялись в ангар, предварительно прогретый дежурным по лагерю, выводить технику.

Работа на морозе, а температура на улице уже приближалась к минус 30, шла медленно. Если что-то ломалось или выходило из строя, приходилось сначала отогревать замерзший металл паяльными лампами, что бы хрупкие от мороза детали не раскрошились. Что бы открутить болт или гайку приходилось снимать толстые рукавицы и работать в рабочих перчатках, и буквально через пару минут руки теряли чувствительность и переставали слушаться.

По вечерам, если оставались силы, играли в «козла», в карты, в шахматы. Больше развлечений не было. Иногда Николаич выделял ребятам бутылку водки, для подъема настроения, как он говорил. Выпивали по 50 грамм, больше начальник не позволял, да и на десять человек больше не получалось. Всего в лагере их было двенадцать, но Эрчим и Кукушонок водку не пили.

Из приехавших в лагерь вместе с Сергеем и Кукушонком, только они и Андрей Зимин, прозванный Зимой, были новичками. Все остальные, если и работали до этого не прямо здесь, то в других подобных местах и имели представление о всех трудностях и условиях жизни связанных с такой работой.

Сергей довольно быстро втянулся, тем более, что особо скучать или переживать было некогда. Труднее всего пришлось Кукушонку, первую неделю он ходил тихий, как в воду опущенный, но к концу второй недели уже совсем привык и, чувствовал себя опытным покорителем севера.

Все, включая молодых ребят, относились к добродушному доверчивому и смешливому Кукушонку с отеческой заботой. Как всегда бывает с самыми младшими, над ним все время подшучивали, но по-доброму. И Кукушонок, освоившись и успев ко всем привыкнуть, уже не краснел как маков цвет, а хохотал над шутками вместе с остальными.

Зима был полной противоположностью Кукушонка. Прозвище очень подходило ему. Он всегда был хмурым, молчаливым, редко улыбался и в свободное время обычно лежал на своей кровати и курил, редко принимая участие в игре в карты или в общей беседе.

Сергей привез из Москвы несколько книг и по вечерам иногда читал, а иногда просто лежал и вспоминал Веру. Милое нежное лицо, улыбку, мягкие шелковистые волосы. Иногда ему казалось, что он ощущает прикосновение ее волос к своей щеке, чувствует их аромат, ее запах. В такие минуты он ощущал почти невыносимую тоску по ней, тоску по дому, по маме.

Время незаметно шло. Спустя три недели после его приезда в лагерь, начались обильные снегопады. Снега наметало столько, что по утрам назначали двух дежурных. Один готовил завтрак, а второй шел откапывать двери ангара, что бы потом прогреть его до начала работы бригады.

Мело неделю, а потом снег прекратился, и грянули обещанные шестидесятиградусные морозы. Николаич отменил работы, пока мороз немного не спадет. Пришлось отменить запланированную поездку в город. Раз в месяц ездили пополнить запас продуктов, забрать и отправить почту и рабочие отчеты. Потянулись унылые, однообразные и бесконечно-долгие дни. Сидение в четырех стенах маленьких вагончиков оказалось куда большим испытанием, чем работа на лютом холоде.

Поначалу обрадовавшись неожиданному отдыху, люди уже на второй день начали сходить с ума в крошечном душном пространстве своих жилищ, запертые в них как в тюрьме. На улицу было не выйти. Никакая одежда не спасала от лютого мороза. До соседнего вагончика добегали бегом, что бы не обморозить лицо. По вечерам, изнывающие от бездействия, обитатели лагеря, отрезанные от всего мира снегами и холодом, собирались все вместе в одном из вагончиков. Травили байки, играли в карты, кости, того же козла, выпивали, ради поддержания боевого духа уже по 100 грамм (Николаич расщедрился, понимая, что ребята маются и не знают куда себя деть) и потом расходились. Так продолжалось десять дней. На десятый день мороз начал ослабевать, а на одиннадцатый столбик термометра поднялся до минус тридцати. Все высыпали на улицу, радостные, счастливые, что закончилось это вроде бы и не долгое, но тягостное заключение. Гонялись друг за другом как дети, кидали друг друга в снег смеялись и радовались долгожданной свободе, даже не замечая, что на улице по прежнему страшно холодно.