Если бы ты был здесь - [72]

Это защитный механизм. Потому что, если перестать суетиться – если сделать паузу, – вы начнете задаваться вопросом: почему прежде вы были уверены, что все эти вещи вам нужны?

Я больше не могу отличить небо от моря, но я слышу шум волн. Потеря зрения; обретение понимания.

Когда мы с Финном бронировали поездку на Галапагосские острова, турагент сказала нам, что путешествие изменит нашу жизнь.

Она как в воду глядела.

Кому: [email protected]

От кого: [email protected]

Всякий раз, когда кого-то экстубируют в отделении реанимации и интенсивной терапии, в громкоговорителях звучит песня Битлз «Here Comes the Sun». Прямо как в фильме «Голодные игры», только наоборот – там играла музыка, когда кто-то из участников умирал. Мы тут же прекращаем любые дела и поднимаем глаза. Хотя, опять же, бывают дни, когда мы не замечаем, что заиграла песня.

Сегодня, когда я уходил из больницы после 36-часовой смены, то заметил припаркованный возле здания грузовик-рефрижератор для тел, которые мы не можем отправить в морг.

Бьюсь об заклад, каждый из этих людей приехал в больницу в полной уверенности, что попал сюда ненадолго – максимум на один-два дня.

Я не видела ни Беатрис, ни Габриэля уже пять дней. Абуэлы тоже нигде не видно – наверное, вся семья просто вернулась на ферму. От этой мысли на душе становится легче. Я убеждаю себя: причина испытанного мной облегчения связана с тем, что Беатрис наконец получила помощь и поддержку, и никак не связана с тем, что теперь я могу сколь угодно долго избегать Габриэля. По правде говоря, я не знаю, что ему сказать. «Это было ошибкой» – хочет сорваться у меня с языка, но я не уверена, что именно было ошибкой: ночь с Габриэлем или все те годы, которые привели меня к ней.

Поэтому всякий раз, когда я выхожу из своей квартиры и не вижу его, я будто бы получаю отсрочку. Ведь так я могу притвориться, что ничего не было, и отложить борьбу с последствиями случившегося.

В один из дней я решаю вновь отправиться к Стене слез, надеясь на еще одно чудесное появление сигнала сотовой связи. Когда заветные столбики становятся черными, я звоню в «Гринс», чтобы договориться о кремации мамы, поясняя, что все еще нахожусь за границей. Затем я набираю номер Финна, но попадаю на голосовую почту.

– Это я, – начинаю я свое сообщение. – Я писала тебе открытки, но они… вряд ли до тебя дойдут. Я просто хотела, чтобы ты знал: я думаю о тебе.

Я не решаюсь добавить что-то еще.

Наступает очередной солнечный, прекрасный день. Я надеваю купальник, беру маску с трубкой и отправляюсь через город в Конча-де-Перла. Пара владельцев магазинов, которые, как и все остальные местные жители, перестали строго соблюдать комендантский час, машут мне рукой или выкрикивают приветствия. Их лица скрыты масками. С кем-то из них мы познакомились на feria: они выменивали крем для загара, овсяные хлопья и свежие тортильяс на мои рисунки, которые затем развешивали в своих заведениях.

Наконец я добираюсь до причала в Конча-де-Перла. На одной из скамеек развалился огромный морской лев. При моем приближении он поднимает голову, подергивает усами, а затем снова погружается в дремоту. Я раздеваюсь до купальника и спускаюсь по лестнице в океан, надеваю маску на лицо и длинными гребками прокладываю себе путь в самое сердце лагуны.

Лежа на воде лицом вниз, краем глаза я замечаю рядом с собой огромную тень. Повернув голову, я вижу гигантского мраморного электрического ската, плывущего со мной в тандеме. Его грудные плавники похожи на крылья, а брюшные – на подол, которым скат подметает танцпол. Животное касается моих пальцев так мягко, словно убеждает меня в том, что не несет никакой угрозы. По ощущениям его плавник напоминает мне мягкую, влажную нижнюю юбку гриба с ее бархатистой поверхностью.

Шесть недель назад подобное поведение местной фауны привело бы меня в замешательство. Теперь же я понимаю, что рядом со мной просто еще одно живое существо, с которым мы делим общее пространство. Я улыбаюсь, наблюдая, как скат уходит в сторону и вскоре превращается в точку на темно-синем фоне, после чего исчезает из виду.

Я переворачиваюсь на спину и плыву какое-то время, подставляя лицо теплым солнечным лучам. А затем ленивым брассом направляюсь к причалу.

И вновь застаю на нем Беатрис.

На этот раз на ней нет вездесущей толстовки. Руки Беатрис обнажены, шрамы от порезов хорошо различимы. Она прижимает колени к груди, пока я поднимаюсь по лестнице. Оказавшись на причале, я снимаю маску с трубкой и отжимаю свои волосы. После чего опускаюсь рядом с Беатрис на колени.

– У тебя все хорошо? – тихо интересуюсь я теми же словами, что и в первый раз здесь, в Конча-де-Перла, словно замыкая очередной круг.

– Угу, – отвечает Беатрис, не сводя глаз со своих коленей.

Между нами повисает напряженная тишина. В течение всего времени, которое я провела с Беатрис, нам всегда было о чем поговорить.

– То, что ты тогда увидела… меня с твоим отцом… – Я качаю головой, не в силах закончить мысль. – Ты же знаешь, что у меня дома есть бойфренд. Это не должно было случиться. Мне очень жаль.

Беатрис проводит ногтем большого пальца по углублению в дереве.