Если бы ты был здесь - [40]

– Боже мой! – отвечаю я. – Неужели это ты? Неужели это в самом деле ты?!

– Диана! Не могу поверить, что наконец удалось до тебя дозвониться. – Его голос перемежается помехами, но звучит так до боли знакомо. Слезы наворачиваются мне на глаза. Я изо всех сил пытаюсь расслышать его слова. – Скажи… и каждый… тебе… это было.

Я слышу только половину из того, что он говорит, поэтому, крепко прижав телефон к уху, продолжаю двигаться вдоль стены в надежде поймать сигнал получше.

– Финн, ты меня слышишь? – спрашиваю я.

– Да, да, – отвечает он, и я слышу, с каким облегчением Финн это произносит. – Господи, как же приятно наконец поговорить с тобой!

– Я получила твои электронные письма…

– Я не думал, что они до тебя…

– Связь здесь просто ужасная. Я отправила тебе несколько открыток.

– Я пока еще ничего не получил. Не могу поверить, что на острове нет Интернета.

– Ага. – Это совсем не то, о чем я хочу с ним поговорить, но боюсь, что появившаяся из ниоткуда связь вот-вот снова пропадет. – Как ты там? Кажется, что ты…

– Не могу тебе этого описать, Ди, – отвечает он. – Какой-то замкнутый круг.

– Но хотя бы с тобой все в порядке, – заявляю я несколько безапелляционно.

– Пока да, – говорит Финн. – Я читал, что Гуаякилю сильно досталось. Они складывают тела на улицах.

У меня сводит живот от ужаса.

– Я не видела на острове ни одного больного, – заверяю я его. – Все носят маски, у нас введен комендантский час.

– Хотелось бы, чтобы и у нас было так же, – вздыхает Финн. – Мне кажется, что целыми днями я только и делаю, что ношу мешки с песком для борьбы с водной стихией, но потом выхожу на улицу и понимаю, что это гребаное цунами, и у нас нет ни единого шанса. – Его голос вновь прерывается.

Я смотрю на кудрявые облака в небе, отражение солнца в океане. Словно картинка с открытки. Всего в нескольких сотнях миль отсюда вирус убивает людей так быстро, что тела некуда складывать, но с того места, где я стою, об этом вы бы никогда не узнали. Я думаю о пустых полках в продуктовом магазине, о людях вроде Габриэля, выращивающих себе еду в высокогорье, о рыбаках, которым приходится возить почту на материк, о туризме, который в одночасье прекратился. Быть отрезанным от внешнего мира – одновременно и проклятие, и благословение островитян.

Голос Финна вновь прерывают помехи.

– Беременные женщины… роды один… отделение реанимации и интенсивной терапии… часы приема… умрут в течение часа.

– Тебя плохо слышно, Финн…

– Ничего не меняется и…

– Финн?

– …все мертвы. – Внезапно последние слова слышны четко и ясно. – А когда я наконец прихожу домой, то тебя там нет, и я словно получаю очередную пощечину. Ты не представляешь, как тяжело сейчас быть одному.

Я отлично это представляю.

– Но ведь ты сам велел мне поехать, – тихо говорю я.

Повисает пауза.

– Да, – отвечает Финн. – Наверное, я надеялся… что ты меня не послушаешь.

«Тогда ты должен был так и сказать, – думаю я со злостью, но мои глаза наполняются слезами; я чувствую вину, разочарование, гнев. – Я не умею читать мысли».

Внезапно проблема кажется гораздо серьезнее, словно семя сомнения, только попав в землю, тут же дает росток.

– Ди…а? – слышу я прерывающийся голос Финна. – Ты… все еще…

Хотя я стою на одном месте, сигнал пропадает. Телефон в моей руке гаснет. Я засовываю его в карман и бреду обратно вдоль стены в поисках Беатрис. Вскоре я обнаруживаю девочку – она сидит в тени и царапает одним куском базальта гладкую поверхность другого.

– Это звонил ваш парень? – спрашивает Беатрис.

– Да.

– Он скучает по вам?

Я сажусь рядом с ней.

– Да. – Я наблюдаю, как она рисует на камне решетку и заштриховывает каждый второй ее квадратик, получая шахматный узор. – Что это?

Она бросает на меня странный взгляд:

– Искусство.

Я прислоняюсь спиной к острым камням стены. Существует бесконечное множество способов оставить свой след в мире – резьба, гравировка, живопись. Быть может, каждое из них требует определенной платы – частички вас самих: вашей плоти, вашей силы, вашей души.

Я нахожу острый камешек и вырезаю им свое имя на другом камне, затем на соседнем имя Беатрис. Потом я встаю и выковыриваю несколько камешков из стены, чтобы вставить на их место камни с нашими именами.

– А это что такое? – спрашивает Беатрис.

– Искусство, – отвечаю я, вытирая грязные руки о свои шорты.

Беатрис вскакивает и вместе со мной отходит на некоторое расстояние от стены. Камни, на которых я вырезала наши имена, бледно-серые, а потому отлично выделяются на фоне темной стены. Издалека их не видно. Но если подойти чуть ближе, не заметить их невозможно. Достаточно сделать всего несколько шагов.

Впервые я увидела искусство импрессионистов в Бруклинском музее. Мы были там вместе с отцом. Он закрыл мне глаза руками и подвел к картине Моне «Парламент, эффект солнца».

– Что ты видишь? – спросил он, убрав руки с моих глаз.

Оказавшись всего в нескольких дюймах от холста, я видела перед собой лишь розоватые и голубоватые бесформенные пятна, отчетливо различимые мазки кисти.

Отец вновь закрыл мне глаза и заставил попятиться.

– Абракадабра, – прошептал он и позволил мне взглянуть на картину еще раз.